Сейчас, когда во всем мире постепенно отменяют карантины, введенные из-за эпидемии коронавируса, открываются возможности для анализа отличий в их использовании различными государствами. “Ъ” поговорил с историком Питером Болдуином, изучающим вопросы государственной борьбы с эпидемиями, о том, какую роль в выборе ими образа действий играют политические институты, как инфекционные заболевания влияют на общество — и от каких повседневных привычек мы можем отказаться из-за эпидемии коронавируса.
— Вы написали две книги, посвященные тому, как в XIX и XX веках различные европейские государства боролись с инфекционными заболеваниями. Как в исторической перспективе для вас выглядит нынешняя ситуация с коронавирусом?
— У меня есть полное ощущение дежавю — и это, конечно, удивительно, насколько незначительно за два прошедших столетия изменился опыт столкновения с заразным заболеванием. Вот, например, бесконтактная доставка еды — это не сегодняшнее изобретение, ее начали использовать гораздо раньше.
Далее мы участвовали и продолжаем участвовать в абсолютно тех же по содержанию дискуссиях о том, как остановить распространение заразы — стоило ли закрывать границы и прекращать экономическую активность, или это приведет к экономическому кризису и косвенно к большему числу смертей.
— Как страны Европы отвечали на этот вопрос в прошлом? Исторический опыт как-то повлиял на их нынешнюю тактику?
— Видите ли, в прошлом информации о том, как именно появляются и распространяются инфекционные болезни, было очень мало. С одной стороны, ученые предполагали, что инфекции передаются от человека к человеку, с другой — что они возникают из-за антисанитарных условий проживания. Поэтому тогда выбор для правительств был между введением карантинов или, наоборот, борьбой за улучшение условий существования беднейших слоев населения. Для нас сейчас этого вопроса не существует — мы знаем, что вирусы распространяются по мере перемещения зараженных людей. Но при этом даже если ученые пришли к общему мнению насчет природы вирусов и их свойств, все государства умудряются использовать карантинные меры по-своему. Например, Япония начала закрывать границы позже многих других стран, так же, как и Россия. Швеция, напротив, не вводит карантин вообще, так же, как и Голландия. То есть в целом между действиями государств остаются большие различия.
— Есть мнение, что эти различия можно объяснить особенностями политических институтов стран. В частности, что в Европе введение карантинов было затруднительно из-за приверженности демократическим принципам. Можно ли, на ваш взгляд, утверждать, что такая связь существует — и есть ли о ней исторические свидетельства?
ЦМАКП оценил, как динамика эпидемии связана с состоянием экономик
— Действительно, появление инфекционных заболеваний всегда требует не только эпидемиологических, но и политических решений, поскольку с момента зарождения в Европе абсолютизма борьба с эпидемиями остается одной из важнейших задач государства. Защита населения от них — одно из важнейших общественных благ в их классическом понимании, и в ряде случаев забота о нем противоречит частным интересам. Но при этом между политическим режимом и тактикой борьбы с эпидемиями нет прямой связи.
— Почему вы уверены, что такой связи нет? Какие аргументы в пользу этого можно привести?
— Потому что как только мы начинаем исследовать практику борьбы с эпидемиями в различных странах, мы не видим подтверждения существования этой связи. Например, Германия применяла карантин для борьбы с холерой в 1830-х, но потом отказалась от этих мер. Франция, в свою очередь, так же меняла свои подходы к предотвращению эпидемий, используя то карантинные, то санитарные меры, но их чередование не совпадало со сменой политических режимов в этой стране. Так, в период Реставрации, Второй республики и ранней Империи все сменявшие друг друга французские правительства отказались от карантинов. При этом в относительно более либеральное время правления Наполеона Третьего и Третьей республики эти меры вновь вошли в обиход. Аналогично ситуация складывалась и для ветрянки. Немцы показали себя сторонниками повсеместной вакцинации, как, впрочем, и шведы. Французы во времена Наполеона применяли прививки достаточно широко, однако впоследствии во время правления его племянника эта практика прекратилась, а в период Третьей республики вновь стала актуальной в гораздо более жестком виде.
Не демонстрирует прямых связей между режимом и практикой предотвращения инфекционных заболеваний и история борьбы с сифилисом. Регуляционизм, который, согласно этому предположению, является выбором для стран с консервативным и авторитарным устройством, фактически имел место в огромном числе разнообразных государств, расположенных как в средиземноморском регионе, так и в Латинской Америке, Азии и Европе. И наоборот, список тех стран, которые никогда не принимали или отменяли жесткое регулирование в отношении больных и рискующих заразиться сифилисом, охватывает аналогичный по размерам политический «шведский стол» — от либеральной Великобритании и США до социал-демократической Скандинавии и большевистской России.
— И сегодняшняя эпидемия такой связи по-прежнему не проявляет?
— Конечно, легко объяснить действия Китая авторитарной природой его институтов, но вот объяснить таким же образом ситуацию в Швеции не удастся.
Швеция, считаясь демократической страной, тем не менее в XIX и XX веках использовала против инфекционных болезней вполне авторитарные меры. Шведы использовали принудительную вакцинацию против ветрянки, они вводили карантины против холеры, они ограничивали в передвижении граждан, которые отказывались следовать правилам безопасного секса во время эпидемии СПИДа — и посмотрите на них сейчас, когда они оказались чуть ли не единственными, кто не вводил повсеместный карантин для своих жителей. Поэтому предсказать, что именно будет делать правительство, исходя только из того, что оно может сделать, невозможно.
— Но что, если не политика, влияло и продолжает влиять на выбор странами тактик борьбы с эпидемиями?
— Таких факторов много, но в первую очередь я бы говорил о географическом положении страны на пути распространения заболевания. Страны, которые сталкиваются с инфекцией первыми, склонны использовать максимально жесткие меры, а вот те, у кого есть время подготовиться, обычно не следуют их примеру и выбирают более гибкие подходы. Другие причины выбрать ту ли иную тактику обычно лежат в экономической или административной плоскостях. При этом ни один из этих факторов сам по себе не способен объяснить, почему ситуация сложилась определенным образом — для этого необходимо анализировать их конкретную комбинацию.
— Но ведь обычно, когда говорят об административных возможностях государства установить жесткий карантин, предполагают, что их больше у авторитарных правительств?
— В истории инфекционных болезней это было не так.
Введение карантина, вакцинации и иных способов регуляции скорее были прерогативой бедных стран и слабых правительств, в то время как санитарные меры требовали куда больше ресурсов, как материальных, так и административных,— и вот их могли позволить себе немногие.
И поэтому их действие, сейчас воспринимаемое как проявление всепроникающей власти авторитаризма, на самом деле было строго ограниченным, и применялись они только в самом необходимом случае, чтобы избежать ситуаций, когда необходимо было бы применять аналогичные меры предосторожности по всей стране или против всех граждан.
— А как воспринимали эти меры, карантинные и санитарные, сами жители выбравших их стран? Был ли для них карантин символом авторитаризма?
— Да, бывало, что введение карантина провоцировало общественное возмущение и массовые восстания, как например, в 1831 году в Кёнигсберге, нынешнем Калининграде. Но были и другие случаи, когда, например, в 1834 году во время эпидемии холеры жители нескольких незараженных шведских провинций добивались права самостоятельно вводить карантин, чтобы изолироваться от пораженных областей. В Тоскане годом позже местные жители, устав ждать действий от властей, сами заблокировали границу с Генуей, чтобы предотвратить перемещение путешественников и товаров оттуда. Предположение о том, что государственная элита вводила карантины против желания населения, также неверно по другой причине. Сторонники разных действий были и в верхних слоях населения, например, закрытие границ оборачивалось тяжелыми потерями даже для самых богатых торговцев.
— Ну, сейчас жалобы на карантин действительно поступают как от самих жителей, так и от представителей практически любого бизнеса…
Как помогают бизнесу власти крупнейших экономик в период пандемии
— Да, но, заметьте, все его соблюдают. Конечно, есть меньшинство, которое и во время карантина будет ходить загорать на пляж, но все же 99% живущих в странах ОЭСР повиновались требованиям правительства самоизолироваться. Даже если лидеры вроде Бориса Джонсона или Дональда Трампа сняли бы все ограничения очень быстро, люди, скорее всего, в большинстве своем остались бы дома из осторожности.
Большинство граждан склонны следовать указам авторитарного правления, если они направлены на наше благополучие и здоровье по крайней мере какое-то время. Никто же не выступает на демонстрациях с требованием дать ему право заболеть и умереть?
И так же мы готовы максимально впустить медицину в свою жизнь, мы, можно сказать, самомедикализируемся. И именно это наше стремление является основой для функционирования любого современного государства, потому что оно опирается на нашу самодисциплину. Мы контролируем свои тела, свои эмоции, свое поведение, всему этому мы научились всего лишь за три века. И не последнюю роль в этом процессе сыграли эпидемии.
— Смотрите, в XIX веке многие государства справедливо опасались распространения туберкулеза через слюну заболевших, так как в то время плевать на улицах было обычным делом. С помощь законов большинство государств побороли эту привычку — и отказ от нее стал частью нашего нормального поведения, которое мы демонстрируем вне связи со страхом наказания. Возьмем другой пример, с сифилисом. Раньше он часто передавался бытовым способом без сексуального контакта, потому что у людей были иные гигиенические привычки, и, например, матери могли пережевать пищу для ребенка и класть ее ему в рот. Борьба с сифилисом уничтожила старые поведенческие нормы и ввела новые. Сейчас по такому же сценарию развивается борьба с курением.
— Думаете ли вы, что опыт эпидемии коронавируса также научит людей новым привычкам?
— Я могу себе представить, что в недалеком будущем исчезнут большие концерты на открытом воздухе, потому что их будут воспринимать как источник распространения потенциально опасных инфекций. То же, кстати, в прошлом случилось с борделями.
Хоть они и существуют, их организация и отношение к ним в обществе сильно изменились в том числе благодаря новым стандартам гигиены. Так что мы, может быть, перестанем посещать концерты по той же причине, по которой перестали массово посещать дома терпимости,— из-за боязни подхватить заразное заболевание. Я также думаю, что ношение масок станет частью обычной жизни, как уже стало во многих азиатских странах. Люди даже перестанут использовать телесные прикосновения, такие как рукопожатия, поцелуи в щеку, как часть ритуала приветствия, по крайней мере на какое-то время, а возможно, и навсегда.
Интервью взяла Анастасия Мануйлова
Биография Питера Болдуина
Питер Болдуин (Peter Baldwin) — профессор истории в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе и филантроп. Он получил образование в Гарварде и Йельском университете. Основная сфера его интересов — историческое развитие современного государства, которое он исследовал в рамках нескольких направлений. Чтобы понять современные проблемы, он рассматривал их в долгосрочной исторической перспективе, будь то классовые коалиции, которые укрепили современное государство всеобщего благосостояния, стратегии общественного здравоохранения, которые послужили образцом для борьбы с эпидемией СПИДа столетием спустя, или битвы за интеллектуальную собственность, продолжающиеся в течение трех веков. Он также изучал развитие государства на транснациональной основе, используя архивные источники на полудюжине языков, чтобы объединить широкий сравнительный подход к строгому эмпиризму. На данный момент он является автором шести книг по этим тематикам, включая «Инфекции и европейские государства, 1830–1930» (Contagion and the State in Europe, 1830-1930, Cambridge University Press, 1999) и «Болезнь и демократия. Как индустриальный мир боролся со СПИДом» (Disease and Democracy: The Industrialized World Faces AIDS).
