От авторитаризма к демократии? Будущее политических режимов

0
328

В современном западном дискурсе давно стало привычным противопоставлять авторитаризм и демократию, а политический транзит рассматривать как линейное движение от одного к другому. Проблема в том, что собственно авторитарные режимы — рационально организованные светские автократии — становятся редкостью. Их заменяют кризисные государства и фундаменталистские режимы. «Скамейка запасных» для демократического транзита стремительно сокращается. Нарастают дилеммы «старых демократий», не говоря уже о перспективах развития режимов в таких крупных странах, как КНР или Россия.

Для современного западного человека понятие демократии стало неотъемлемым атрибутом идентичности. Сегодня вряд ли можно найти какое-то другое понятие, которое было бы более пригодно для разграничения современной западной политической формы от не западных политических систем. Демократия — важный маркер, отделяющий Запад от «остальных» (West and the rest). В свою очередь демократический транзит превратился в важную составляющую перехода в сообщество западных государств. Демократизация — неотъемлемый атрибут модернизации, тесно связанный с успехом перехода к рыночной экономике.

В политической науке эти постулаты стали предметом постоянной дискуссии. А на уровне практической политики их «золотой век» пришелся на период третьей волны демократизации. С третьей волной в основном связывается переход от авторитаризма к демократии посткоммунистических стран Центральной и Восточной Европы, который был начат в период перестройки в СССР и стал необратимым после распада Советского Союза. Однако впоследствии третья волна застопорилась на постсоветском пространстве. Отдельным направлением демократического транзита стали попытки демократизации на Большом Ближнем Востоке. Но здесь они сопровождались тяжелыми кризисами государственности. В самом западном мире политические режимы если и не трансформируются в институциональном плане, то встают перед серьезными вызовами, на которые придется искать ответы.

В отличие от начала 1990-х годов демократию сегодня вряд ли можно рассматривать как конечную цель, заветный пункт Б на пути к свободе и прогрессу. Нелинейность политики заставляет смотреть на политический режим прагматично и подходить к демократии все больше как к средству достижения конкретных результатов, а не как цели и самодовлеющей ценности. Будущее демократии неопределенно, равно как и будущее государства как такового.

На фоне этой неопределенности возникают два крайних соблазна. Первый — соблазн апологии авторитаризма, предпочтения порядка свободе ради достижения заветной стабильности. Второй — биться за демократию до победного конца, уничтожая оппонентов ради идеи. Очевидно, что оба варианта ведут в тупик. Демократия жива и востребована до тех пор, пока она остается гибкой, адаптивной и открытой системой. Нарушение этого баланса ведет к ее деградации и вырождению — вполне реальная перспектива как на Западе, так и за его пределами.

Однако прежде чем рассуждать о будущем демократии, необходимо определиться с самим понятием. Прежде всего демократия — это набор институтов и правил игры. В теории эти институты делают политику внутри государства конкурентной и подотчетной обществу через механизмы выборов, разделения властей, свободных СМИ и институтов гражданского общества. Современная демократия непосредственно связана с идеей национального государства. В таком государстве источником суверенитета является народ, а институты демократии, насколько это возможно, реализуют это право народа. В момент своего появления в конце XVIII и в XIX веке понятиям национального государства и демократии противопоставлялись понятия абсолютной монархии, деспотии, теократии и любых форм правления, которые исключали народ как участника политики. Собственно, понятие народа или нации как политически равных перед законом граждан также предполагалось концепцией национального государства.

В ценностном плане национальное государство и демократия стали порождением эпохи Просвещения, а впоследствии превратились в политическую форму общества модерна. Базируясь на ценностях свободы и прогресса, такое общество было по своей сути массовым — массовое производство и потребление, массовая культура и, конечно, массовая политика. При этом просвещенческое мышление линейно. Оно предполагает возможность и необходимость достижения идеального состояния институтов, которые были бы максимально рациональными и в рамках которых рациональный индивид достигал бы максимальной свободы и эмансипации от традиционных и религиозных предрассудков.

Однако опыт ХХ века наглядно показал, что массовая политика и рационализация институтов власти далеко не тождественны демократии. От имени народа и под лозунгами освобождения создавались чрезвычайно эффективные, рационально устроенные и массовые институты подавления, которые в гораздо большей степени закрепощали индивида в сравнении с любой формой деспотии, существовавшей ранее. Понятия авторитаризма и тоталитаризма означают именно современные формы автократии — массовые, рационально организованные машины, роль индивида в которых аналогична детали хорошо отлаженного часового механизма. При этом вряд ли найдется авторитарный или тоталитарный режим, который отрицал бы ценности свободы и прогресса, в котором отсутствовали бы формальные институты представительства и который не заявлял бы о своей «народной» природе.

Парадоксальным образом, причиной крушения многих из этих режимов, и в первую очередь, Советского Союза, оказались ограничения рациональности, пределы рационального планирования и устройства сложных и нелинейных экономических и социальных систем. В конце ХХ века западные демократии оказались эффективнее вовсе не потому, что были устроены более рационально, чем Советский Союз. Как раз наоборот. Вольно или невольно они избегали сверхцентрализованной рациональности, распределяя ее независимым от государства институтам. Более хаотичные и распределенные системы оказались эффективнее. Рациональный надзор за индивидом в них был столь же развит, сколь и в авторитарных обществах, но и он был вынесен за пределы монополии государства. Победа в конкуренции с Советским Союзом сыграла с западной демократией злую шутку. В самих западных странах демократия стала рассматриваться как незыблемый образец. Эту веру укрепляли восточноевропейские страны, которые не без успеха провели политический и экономический транзит, смогли интегрироваться в западные политические структуры. В конечном итоге переход от авторитаризма к демократии стал представляться магистральным направлением мирового политического развития.

Реалии ХХI века оказались иными. Неожиданная проблема проявилась в том, что большое число авторитарных и даже тоталитарных государств на поверку таковыми не оказались. Понятие авторитаризма превратилось в расхожий штамп, с которым на Западе ассоциируется некое абсолютное зло. Под эту категорию попадает большое число совершенно разных режимов и систем. Проблема для Запада оказалась в том, что собственно авторитарных — основанных на рациональности, светских прогрессивных режимов — осталось не так много. А вот деспотических режимов, которые базируются на иных формах легитимности — религиозной, этнической или трайболистской, становится все больше. И эту разницу не измерить стандартными методиками типа Polity IV или индексов Freedom House. В последние два десятилетия Запад увлеченно добивал цветными революциями или открытыми интервенциями автократии современного типа, невольно умножая число фундаменталистских автократий разных мастей. Эти автократии могут быть удобными союзниками на определенном этапе. Но в ценностном плане они гораздо дальше от западных принципов демократии, нежели любой из уничтоженных авторитарных режимов. Запад, таким образом, лишил себя «скамейки запасных» — тех стран, которые могли бы провести более или менее успешный демократический транзит. Откат от демократии в не западном, и особенно в исламском мире, превращается в долгосрочный тренд.

Сложные дилеммы возникают и в самих западных странах. С одной стороны, демократия в них «держит удар». И в Северной Америке, и в Европе нарастает социальный протест самого разного свойства. Институты демократии пока вполне успешно абсорбируют его, справляясь со своей ролью предохранительного клапана. Брексит, феномен Трампа, рост популярности крайне левых и крайне правых — все это находится в рамках существующих формальных институтов. Вместе с тем возникает и ряд сложностей, которые будут оказывать давление на демократические режимы.

Во-первых, приток мигрантов и беженцев, рост угрозы терроризма ставит вопрос о мерах безопасности, а значит и об усилении контроля и надзора государства. Одно из следствий — потеря индивидом своей автономии, утрата частной жизни, которая была бы защищена от вмешательства государства. Такое вмешательство оправдано соображениями безопасности, но такие соображения со временем могут становиться все более расплывчатыми. Защита гражданина от произвола государства вновь может оказаться на повестке дня.

Во-вторых, трансформации суверенитета на фоне развития крупных наднациональных структур. Это касается, прежде всего, Европейского союза. Исчезновение границ и торговых барьеров открыло широкие возможности для бизнеса. Но это привело и к дисбалансам внутри Союза. Национальные государства не могут воспрепятствовать утечке капитала, населения и деградации промышленности, которую может заменить производство в другой стране. Но ему приходится нести полную ответственность за последствия перед своими гражданами. То же касается и общеевропейской политики. Брюссель может реализовывать амбициозные проекты, но в случае неудачи политические издержки понесут правительства отдельных стран. Они оказываются в тисках между европейской бюрократией, транснациональными компаниями, международными финансовыми институтами и собственными гражданами, теряющими рабочие места и перспективы. Греческий кризис прекрасно показал эти противоречия. Европейским демократиям придется адаптироваться к растущей роли ЕС.

В-третьих, политические кризисы на европейской периферии. Попытка военного переворота в Турции и последующие жесткие меры правительства по наведению порядка поставили под вопрос, например, тезис о том, что НАТО представляет собой сообщество демократических государств. Украинский кризис вынуждает старые демократии поддерживать правительство, которое также не гнушается жестких и чрезвычайных мер. Все это дает повод критиковать их за двойные стандарты, размывая легитимность демократии как проекта для других стран.

В-четвертых, своеобразным пазлом является новое поколение избирателей с его отстраненностью от традиционных идеологий и партий, а также принципиально новой средой коммуникаций. Вряд ли у нового поколения будет востребована какая-либо форма автократии. Но и старые институты и идеологии могут оказаться для них невостребованными.

Немало вопросов возникает также в отношении будущего политического режима в крупных не западных странах. Как будет меняться политический режим в КНР, пойдет ли он по пути демократизации во имя дальнейшего экономического роста? Что будет происходить с демократией в Индии, которая до недавнего времени оставалась едва ли не образцом для не западных обществ? Сохранят ли стабильность политические режимы в Латинской Америке?

Большой вопрос — будущее политического режима в России. На Западе уже привычно списали российский режим в число автократий. Что ровным счетом не объясняет ни его природу, ни его возможную трансформацию. Историческая развилка, которую предстоит пройти России куда как сложнее выбора между демократией и автократией. Прежде всего, это решение для страны парадокса глобализации — выбора между суверенитетом и безопасностью, с одной стороны, и интеграцией в глобальный мир, с другой. Пока эти две задачи находятся в российском случае в явном противоречии. Мы укрепляем государственность и суверенитет в ущерб нашим перспективам в глобальном мире (в 1990-е мы увлеченно делали обратное).

Вопрос о демократии в российском случае тесно связан с этой дилеммой. Запрос на демократизацию в российском обществе есть. И он тесно связан с аналогичным запросом на открытость внешнему миру. Не менее силен и запрос на дистанцирование от него, особенно от Запада, запрос на «сильную руку», «порядок и стабильность». В конкуренции двух этих запросов точка явно не поставлена. Институционализировать этот спор, вывести его за рамки революций, социальных потрясений и репрессий — задача минимум для России. Не важно, как назовут зарубежные наблюдатели этот процесс — демократизацией, авторитарной модернизацией или каким-либо другим термином. Важно появление эффективных институтов конкуренции, передачи власти и обратной связи общества. Иные сценарии чреваты серьезными издержками.

Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.