Ги ЭРМЕ – видный представитель современной французской

Политической науки, директор французского Национального фонда

Политологии.

«Авторитаризм», строго говоря, обозначает такое отношение ме­жду власть имущими и руководимыми, которое основывается в боль­шей степени на силе, чем на убеждении. Равным образом, это и такие политические отношения, при которых пополнение руководящих кадров осуществляется путем кооптации, а не предвыборной конку­рентной борьбы между кандидатами на ответственные обществен­ные должности. И наконец, употреблению этого слова сопутствует не всегда точное представление о том, что режимы этого рода игно­рируют установленные законом процедуры замены и мирного сме­щения их руководителей, что прекращение и передача власти в них есть результат насильственной конфронтации, а не институционализации. [c. 181]

Авторитарные режимы незаконны потому, что они не соблюдают на­ши, основанные на так называемых общечеловеческих ценностях правила и законы в том, что касается присвоения, обладания, прак­тического осуществления и передачи политической власти. Их неза­конность проявляется в их действиях по отношению к руководимым ими людям и к их международным партнерам.

Такое представление позволяет одним ученым (например, Б. Крик) относить авторитаризм в область «антиполитики» как непознавае­мое и оскорбительное для политолога явление, а другим, более иску­шенным, считать авторитаризм не совсем ясным проявлением харак­тера таких правительств, которые они лично осуждают, но не реша­ются отнести к абсолютно тоталитарным. Не лучше ли было бы во избежание подобной субъективности вернуться к старому понятию «диктатура», которое имеет по крайней мере то достоинство, что про­ясняет проблему «легитимации»?

Современная «диктатура» соотносится не столько с одноименным римским явлением, сколько с императорским, царским авторитариз­мом – прежде всего с древнегреческой тиранией, где власть деспота обеспечивалась силой и несоблюдением законов. Вместе с тем ясно, что современный авторитаризм выходит за пределы канонов антич­ной тирании. С одной стороны, он зачастую выставляет в смешном виде ту озабоченность законностью, которую проявляет диктатура римского толка. Известно, что не все диктатуры нашего времени ус­тановились с помощью государственного переворота, что некоторым удается прийти на смену представительному правительству без чрез­мерного попрания буквы конституции, как, например, в случае с на­цистским режимом. Сегодня вообще редко встречаются такие авто­ритарные режимы, которые бы не представляли себя в качестве бор­цов за оздоровление демократии или за строителей демократии. . [c. 181-182] Более того: в каждой тирании должен быть тиран, а в каждой диктатуре – диктатор. А нынешние авторитарные правительства всё чаще основаны на коллегиальной власти, когда глава государства выступает лишь как «равный среди равных» или лидер «группы по интересам». Но даже если харизма главы государства вначале была бы такой же, как и у классического диктатора, ныне нет ни одного авторитарного режима, который не имел бы тенденции к обезличиванию этой харизмы и к ее субординационному подчинению коллегиальному руководству.

Все соглашаются на том, что к современной политической реаль­ности более применим термин «авторитаризм», чем диктатура или тирания. Применим даже к такой действительности, когда государ­ственная власть сосредоточена в руках тех индивидов или групп, ко­торые в первую очередь озабочены тем, чтобы избавить свою поли­тическую судьбу от риска конкурентной борьбы, контролировать ко­торую от начала и до конца невозможно. Возможно, это и составляет определение феномена «авторитаризм».

Отказ идти на риск, связанный с допуском оппозиции на «поли­тический рынок», характерен не только для авторитаризма. Он при­сущ тоталитарным системам и тем более правительствам «третьего мира», где эта оппозиция настолько незаметна, что ее бесполезно ис­кать. Больше смущает другое – отказ от открытого соревнования ле­жит на совести и самих демократических режимов, по крайней мере на их ранней, олигархической стадии, порой – как, например, в Ла­тинской Америке – и не преодоленной. Следовательно, примени­тельно к авторитаризму это – весьма нечеткий критерий. И тем не менее этот критерий даст возможность вычленить авторитаризм из всех других форм власти. По крайней мере, задачу проведения гра­ницы между демократиями и авторитарными режимами легче ре­шать на уровне изучения действия принципа конкуренции при набо­ре кадров руководящего состава.

Ведущие политологи обращают внимание на сокращение числен­ности и возрастание мощи руководящего состава. Кроме того, они предъявляют к демократии требование использовать такие процеду­ры, когда, как пишет Хантингтон, «лидеры избираются в рамках вы­боров на конкурентной основе». Исходя из этого, Хантингтону ясно, что «авторитарные системы – это системы недемократичные». Во всяком случае, политологи считают, что демократия требует равного избирательного права для всех, реального участия и «просвещенного понимания» со стороны избирателей и вынесения на их одобрение вопросов в ясных, без подвохов, формулировках. Действительно, требовать такого от авторитаризма – это слишком много.

Однако граница между тоталитаризмом и авторитаризмом еще незаметнее, чем между демократией и авторитаризмом. Главная трудность в том, что политологи применяют к политическим систе­мам дихотомию в духе Хантингтона и Даля, которая есть упрощение, не имеющее ничего общего с действительностью. При таком подходе два способа правления – демократия и тоталитаризм представляют собой абстрагированные противоположности. Исходя из этого, авто­ритарная власть представляется остаточной категорией – результа­том незрелости демократии или тоталитарным перерождением, в то время как в действительности она является наиболее распространен­ной политической формой в мире с. незапамятных времен. Этот факт не мешает Р. Арону или Е. Вятру постулировать, что между автори­тарными режимами, близкими к демократии, и теми, что тяготеют к тоталитаризму, существует лишь разница в степени либеральной терпимости или гегемонистского контроля. [c. 183-184]

Следовательно, важно установить видовые различия между авторитаризмом и тоталитаризмом, при этом следует избегать оценочных суждений и не применять понятие «тоталитарный» как бранное слово, а «ав­торитарный» − как меньшее в сравнении с ним зло. В более анали­тическом ключе различия между той и другой политической формой последовательно устанавливаются в зависимости от их отношения к обществу и этики, на которой оно базируется.

Главное расхождение между тоталитарной и авторитарной систе­мами заключается не в том, применяют ли они интенсивный поли­цейский террор или нет. Бывают террористические тоталитарные системы (например, нацистская Германия или Россия при Сталине) и сравнительно безобидные тоталитарные системы (например, Венг­рия). Некоторые авторитарные системы могут использовать систе­матическое насилие (франкизм начального периода или гватемаль­ская диктатура в наши дни), в то время как другие используют ре­прессии в минимальном объеме (франкизм в последний период и режим в Бразилии 70-х гг.). Не может служить достаточным крите­рием и однопартийность, которая присуща и тоталитарным, и авто­ритарным режимам.

Решающее различие находится на других уровнях. Для авторита­ризма в западных моделях общества характерно сохранение диффе­ренцированных отношений с государством и обществом. Тоталитарное государство, наоборот, игнорирует эти отношения в своем стремле­нии к гегемонистскому «преодолению» классовых барьеров. Тотали­таризм отвергает плюрализм, который он старается устранить из со­циальной действительности разными способами – от убеждения до кровопролития, включая главный элемент: ликвидацию частного спо­соба производства. Политолог X. Линц рассматривает буржуазно-капиталистический авторитаризм как сильное государство, задуманное как гарант социального, экономического, а возможно и идеологиче­ского и политического плюрализма. Само его появление обусловле­но, по мнению Линца, этим плюрализмом. Более того, авторитаризм интегрирует плюрализм в свою политическую практику, ставя огра­ничения лишь явно революционным течениям или тем, что способ­ны поставить под угрозу буржуазный плюрализм. Для этого он при­бегает либо к глобальному, либо к избирательному запрещению пар­тий и профсоюзов.

Если единоличный или коллективный диктатор или потенциаль­ный террор присущи как авторитаризму, так и тоталитаризму, то «ограниченный плюрализм» такого рода присущ только авторитар­ным режимам. В свете этого, пользуясь понятием, введенным Ж. Ле­ка и Б. Жобером, можно считать, что «политическая селекция» является: 1) в демократиях – полной, в силу релятивистской интерпретации мажоритарного принципа; 2) при авторитарных режи­мах – частичной и произвольной; 3) в тоталитарных системах – ну­левой в силу абсолютного преувеличения мажоритарного принципа.

Второе различие относится к идеологии, а точнее к «идеологиче­ской мобилизации» − активной поддержке. Авторитаризм, в силу присущей ему динамики, должен терпимо относиться к существова­нию иных (помимо государства и единственной партии) факторов социализации и при этом пытаться все же обеспечить свое влияние. Зато тоталитаризм не имеет ничего общего с либеральным деспотиз­мом. По своей природе он призван ликвидировать как социальный, так и идеологический плюрализм во имя объединительной идеи, во­площаемой на базе монопольного представительства народа и куль­туры. Если авторитаризм подавляет свободную стихию «политиче­ского рынка», но не оспаривает в принципе права на автономное раз­нообразное самовыражение общества, то тоталитаризм ставит перед собой задачу ликвидировать автономию вплоть до ее движущих сил, включая остаточные, например религиозные, проявления, которые, согласно его логике, обречены на отмирание. [c. 185-187]

«Тоталитарный синдром», по словам западногерманского поли­толога X. Арендт, это присущая европейцам с XVIII в. реакция на индивидуализм. Иными словами, это побочный эффект западноев­ропейской системы ценностей, в соответствии с которой «образ жиз­ни и мировоззрение, полностью сориентированные или на успех, или на поражение индивида в безжалостной конкуренции», обусло­вили взгляд на гражданскую ответственность как на «пустую трату времени и сил». X. Арендт делает вывод, что такая буржуазная пози­ция очень удобна для диктатуры, когда «посланный провидением» человек берет на себя бремя ответственности за управление государ­ственными делами. Правда, Арендт описывает механизм авторита­ризма, а не тоталитаризма, при котором граждане уходят от индиви­дуализма и образуют, по ее словам, «единую бесформенную массу рассерженных индивидов». В этом ее рассуждении заметно признание относительного преимущества авторитаризма, который «пред­полагает ограничение свободы, но не полную ее отмену», Зато X. Арендт недооценивает многообразие авторитарной политики, ко­торая, правда, во всех своих проявлениях имеет одно общее – по­пытку скрыть классовую борьбу, которая для демократии является составной частью, а в тоталитарных системах объявляется беспред­метной.

Авторитаризм не означает волюнтаристского отрицания институционализированной власти. Как показал политолог Ф. Шмиттер, «авторитарные режимы не являются ни произвольными, ни посто­янно меняющимися»; им обычно соответствует манипулируемое из центра равновесие между равноправными «институционными иерар­хиями», такими как администрация, церковь, деловые круги и т. д.

Популистские режимы характеризуются преувеличением прин­ципа «народного». [c. 187-188]

Популистский авторитаризм по времени совпадает с началом и даже с реальным существованием фашизма. Фашистский синдром обозначает разрыв с либеральной логикой, которая все же присуща популистским диктатурам почти в той же степени, что и демократи­ческим режимам. Это исходная точка новой авторитарной динами­ки, для которой характерно открытое отрицание суверенитета наро­да как источника легитимности власти. [c. 191]

Цитируется по: Эрме Г. Авторитаризм // Политология вчера и сегодня. Выпуск 3. М.: 1991. – С. 181 – 206.