Сергей Иванович Рыженков (р. 1959) — политолог.
[стр. 48—61 бумажной версии номера]
Россия на фоне других персоналистских режимов
По подсчетам Барбары Геддес[1], анализировавшей данные по 167 авторитарным режимам всех типов, которые существовали с 1946-го по лето 2005 года, в 63% случаев ими проводились общенациональные многопартийные выборы. Такие режимы живут дольше, чем те, в которых выборы и партии отсутствуют. Средняя продолжительность существования персоналистских режимов, регулярно проводящих общенациональные выборы (таковых всего 42), составляла 21 год против 12 лет выживания безвыборных режимов и 10 лет — режимов, организующих выборы время от времени. Для однопартийных режимов, допускающих электоральную конкуренцию, характерен еще больший разрыв: 33 года против без малого четырех лет в случае нерегулярного проведения выборов или отсутствия таковых. 86% персоналистских режимов проводили выборы, в том числе 44% — регулярные.
Безусловно, авторитарные лидеры и правящие группы в режимах, практикующих регулярные общенациональные выборы, должны чувствовать себя увереннее по сравнению с их коллегами, не допускающими проведения выборов или проводящими их только изредка. В некоторых случаях достижения диктаторов, постоянно побеждающих на многопартийных выборах, оказываются столь значительными, что могут служить рекламными примерами сохранения власти при, казалось бы, постоянном риске потерять ее в результате очередного прихода избирателей к урнам.
В ноябре 2017 года военные Зимбабве отстранили от власти Роберта Мугабе, которому на тот момент было 93 года и который возглавлял страну без малого 37 лет: в 1980—1987 годах как премьер-министр, а затем как президент. Только с 1987-го по 1990 год Мугабе был неизбранным главой государства. Дважды до самоназначения президентом в 1987-м его партия «Зимбабвийский африканский национальный союз — Патриотический фронт» (ZANU—PF) выигрывала многопартийные выборы, и он становился премьер-министром. Затем он пять раз побеждал на президентских выборах, соревнуясь с другими кандидатами, а его партия постоянно брала верх на парламентских выборах[2].
В мае 2018 года в Малайзии по результатам выборов впервые пришла к власти оппозиция. К победе ее вел Махатхир Мохамад, который и занял пост премьер-министра. В нынешнем июле ему тоже исполнилось 93 года. Он уже возглавлял страну в 1981—2003 годах, выигрывая парламентские выборы с возглавляемой им партией «Объединенная малайзийская национальная организация» (UMNO), вокруг которой формировалась коалиция «Национальный фронт», а затем передал власть преемнику Абдулле Бадави. В 2008 году этот деятель под давлением со стороны Махатхира передал власть в партии Наджибу Разаку, и в 2009-м тот стал премьер-министром. Правда, UMNO тогда впервые потеряла конституционное большинство. В 2013-м, после очередной победы на выборах Разак сохранил пост, однако его правлением был недоволен Махатхир. Он создал собственную партию и возглавил оппозиционную коалицию, которая и добилась успеха на парламентских выборах 2018 года[3].
Может пройти еще немало времени, прежде чем станет ясно, состоится падение этих режимов электорального авторитаризма или же они возродятся при другом наборе главных действующих лиц (в случае Зимбабве) или политических сил (в случае Малайзии).
Через два с половиной года российский политический режим достигнет среднего возраста выживания персоналистских авторитарных режимов, проводящих выборы. В то же время не исключено, что он только приближается к середине своего существования. В любом случае пришло время поставить вопрос о закономерностях падения долговечных режимов электорального авторитаризма. Один из способов постановки этого вопроса — выявление конкретных причин или факторов, приведших к падению прежних подобных режимов. В данном случае предлагается рассмотреть примеры краха современных режимов электорального авторитаризма, чтобы сформулировать гипотезу (весьма предварительную) об эффективности действий оппозиции, не только добивающейся ухода правителей, но и запускающей процесс демократизации.
Электоральный авторитаризм как игра проектов
Есть ряд эмпирически подтверждаемых теорий, которые объясняют работу специфических механизмов, обеспечивающих успешное и длительное функционирование режимов электорального авторитаризма. Логично предположить, что их падение может обусловливаться сбоем в работе этих механизмов. Согласно упомянутым теориям, следует выделить три основных измерения, в которых действует правящая группа, чтобы поддерживать функционирование режимов электорального авторитаризма с целью сохранения власти.
Беатрис Магалони и Барбара Геддес полагают, что результаты выборов в таких режимах призваны свидетельствовать о поддержке власти сверхбольшинством.
«Во-первых, победа с огромным перевесом, одержанная автократом, благоприятствует созданию образа неуязвимости, что действует охлаждающе на потенциальных соперников, наиболее значительно на внутрипартийных, и положительно влияет на массовую поддержку. Во-вторых, правящая партия стремится к контролю над конституционными изменениями и основными правилами игры, чтобы исключить необходимость выстраивать коалиции с оппозиционными партиями»[4].
Представляется, что анализ динамики и условий падения режимов, функционирование которых основано на этих началах, может помочь смоделировать типовые ситуации, в которых механизмы функционирования электорального авторитаризма перестают эффективно работать — в первую очередь благодаря стратегическим действиям оппозиции. Однако прежде, чем перейти к рассмотрению примеров, следует кратко остановиться на тех объяснениях падения авторитарных режимов, которые наиболее часто встречаются в академической науке и аналитической политической журналистике. Как правило, такие объяснения, если они не являются ситуационными, основаны на социологическом подходе[8] и/или опираются на модернизационную логику. Их размежевание в конкретных работах зачастую отсутствует, но все-таки это различающиеся способы объяснений.
В рамках социологического подхода факторами падения авторитарных режимов, в том числе режимов электорального авторитаризма, признаются типичные для таких режимов обстоятельства: характеристики экономического развития[9]; коррупция, непотизм, кумовство; социальная несправедливость, отсутствие равных возможностей; несоблюдение политических и гражданских прав и тому подобное.
Безусловно, перечисленные факторы имеют значение, но довольно трудно представить, будто все они действуют сами по себе, непосредственно влияя на настроения масс или на состояние гражданского общества, поскольку современные формы политической жизни предполагают профессионально организованное ведение дел партиями, то есть специализированными политическими отрядами, фирмами и тому подобными стратегически действующими образованиями. Для объяснения значения этих факторов требуется что-то еще — помимо как сверхпростой констатации их наличия, так и их детализированного описания. Такую возможность дает применение теории рационального выбора. Политические акторы преследуют собственные цели, а другие структурные характеристики — прежде всего политические институты, но также и более широкие социальные условия и даже текущие обстоятельства — очерчивают стимулы, влияя на выбор акторами своих стратегий. При этом выбор стратегии зависит от действий других акторов и/или ожидаемого от них стратегического выбора[10].
Сказанное относится и к предлагаемым в рамках теорий модернизации объяснениям того, как прекращают свое существование диктатуры. Применительно к процессу демократизации Адам Пшеворский и его соавторы описали модернизационную логику следующим образом:
«Особые причинные звенья составляют последовательности из индустриализации, урбанизации, образования, коммуникации, мобилизации, политического инкорпорирования и других бесчисленных “-аций” и “-аний”: [происходит] прогрессивное накопление социальных изменений, которое готовит общество для перехода к заключительному изменению — демократизации»[11].
В связи с изложенным необходимо также коснуться широко используемого применительно к авторитарным режимам понятия «легитимность». Объяснение краха подобных режимов с помощью данного понятия, получив широкое распространение в академической литературе, вошло в лозунговый репертуар оппозиции. В частности для электорального авторитаризма, в том числе в России, факт проведения несвободных и нечестных выборов приравнивается к утрате режимом легитимности. Недоверие к результатам массовых опросов также побуждает оппозицию говорить, что граждане на самом деле не поддерживают режим или поддерживают его в гораздо меньшей степени, чем показывают опросы.
На нелогичность установления причинно-следственной связи между падениями авторитарных режимов и потерей ими легитимности обратил внимание Адам Пшеворский. С его точки зрения, факт появления коллективно организованных альтернатив, в котором и видят потерю легитимности, означает, что режим уже распадается. То есть объяснение с использованием понятия «легитимность» оказывается тавтологичным. Если же речь идет о несогласии с режимом на индивидуальном уровне, то такое объяснение является ложным: некоторые режимы были нелегитимными с момента их возникновения и вполне благополучно оставались таковыми на протяжении десятилетий [12] .
Электоральный авторитаризм, в отличие от классического, допускает существование коллективно организованных альтернатив — разумеется, в той мере, в которой это не угрожает режиму. В логике, предполагающей обращение к понятию «легитимность», под ее потерей должен пониматься массовый выход людей на улицу с протестами против электорального обмана. Но сам такой выход уже означает, что режим начинает трансформироваться, и если не удастся убрать людей с улицы, то это даже может стать причиной его падения. Следовательно, «потеря легитимности» — явно избыточная объяснительная конструкция.
Что касается индивидуального недовольства режимом и выступлений против тех или иных его прегрешений небольших политических и неполитических групп — все это, как и выборы, включено в число допустимых при электоральном авторитаризме явлений. Сами по себе они ничем не угрожают режиму, который только в случае неприемлемых эксцессов или создания организаций, объединяющих недовольных, включает механизмы самозащиты[13]. Власть мало волнует, верят или не верят в ценности режима, придерживаются или не придерживаются режимных правил отдельно взятые люди и группы, то есть режим вполне благополучно существует как нелегитимный в этом, индивидуализированном, значении слова. Более того, судя по российской ситуации, власть использует инструменты, аналогичные кооптации оппозиционных партий, и в отношении влиятельных частных СМИ, которые предлагают публике бесконечный набор критических высказываний в адрес режима, его руководства и деятелей. Такие каналы коммуникации, поддерживая индивидуальное несогласие, канализируют протестные настроения, а порой оппозиционная повестка с их помощью попросту «забалтывается», дезориентируя потенциальных участников организованных оппозиционных политических сил. Наконец, тезис о нелегитимности существующих порядков, тиражируемый в лозунговой форме оппозицией, работает скорее на пользу режиму, так как уводит в сторону от обсуждения его действительных слабостей и не имеет мобилизационного значения, так как нуждается в специальных и, как правило, запутанных разъяснениях.
В приводимых далее примерах падения режимов электорального авторитаризма такие модернизационные процессы, как коммуникации, урбанизация, глобализация, очевидно, сыграли какую-то роль. Однако предполагается, что все это — лишь условия, которые предоставляют политическим силам тот или иной набор стимулов и средств для достижения целей, а не глубокая колея, которая определяет направление и скорость движения.
Сенегал и Тунис: стратегии оппозиции
В 1978 году в Сенегале произошел переход от однопартийной к многопартийной системе[14]. Каждые пять лет здесь проводились выборы президента и парламента, в которых победу одерживал лидер Социалистической партии Сенегала: в 1978-м — Леопольд Сенгор, возглавлявший страну с 1960 года, создатель однопартийной системы (ушел в отставку в самом конце 1980-го), а затем, в 1983-м, 1988-м и 1993 годах, — его преемник Абду Диуф[15]. В ходе президентских выборов основным конкурентом действующих лидеров выступал Абдулай Вад, который возглавлял оппозиционную Сенегальскую демократическую партию, созданную наряду с еще одной оппозиционной партией по указанию Сенгора. Эта партия регулярно получала несколько мест в Национальной ассамблее, а Вад приходил к финишу президентской гонки вторым.
В 1980—1990-е годы особенностью сенегальского режима стало включение в правительственный кабинет представителей оппозиции. Другими словами, режим поддерживал высокий уровень кооптации оппозиционных политиков. После отставки Сенгора наблюдалось снижение уровня репрессий против оппонентов власти и ослабление контроля над прессой, впервые в стране появились проправительственные НКО: меняя способ мобилизации массовой поддержки, власть хотела таким образом расширить ее. Оппозиция в свою очередь тоже воспользовалась предоставленными послаблениями и, несмотря на допуск к министерским должностям, усилила критику режима, обвиняя его руководство в коррупции, непотизме, неэффективной экономической политике.
В переломном для Африки начале 1990-х, когда на континенте происходил обвальный отказ от однопартийных систем, Диуф пошел на электоральную реформу, которая, с одной стороны, повышала уровень конкурентности, а с другой стороны, увеличивала президентский срок с пяти до семи лет. Вероятно, Диуф, пойдя на смягчение режима, рассчитывал на ответную поддержку избирателей, которую в условиях давления оппозиции и общеафриканского демократического подъема он рассчитывал получить, а увеличение срока пребывания у власти рассматривалось им как страховка от возможных ситуативных неожиданностей.
В парламентских и президентских выборах 1993 года участвовали больше партий и кандидатов, чем в предыдущих выборах. За Диуфа и его партию проголосовало меньшее число избирателей, чем на выборах 1988 года, однако обошлось без второго тура: он получил 58,4% голосов против 32% у Вада, а его Социалистической партии достались более трех четвертей мест в парламенте. Однако в 2000 году Диуф проиграл выборы Ваду во втором туре. Последнему удалось создать коалицию, включавшую легализованную и умеренную часть марксистских и мусульманских групп, ранее запрещенных, которые поддержали его во втором туре. Стоит отметить, что на парламентских выборах 1998 года Социалистическая партия впервые получила менее трех четвертей голосов.
Таким образом, сенегальская оппозиция сконцентрировала усилия на трех направлениях: 1) использовании механизма кооптации для расширения мобилизационных возможностей и 2) подталкивании к пересмотру властного отношения к внесистемной оппозиции, что привело 3) к утрате правящей партией сверхбольшинства в парламенте. Результатом стали создание и последующая победа оппозиционной коалиции на президентских выборах. При этом Диуф, хорошо знавший оппонентов, понимал, что тяжелых личных последствий в случае проигрыша ему ожидать не стоит. Кроме того, картина кровавых конфликтов, вызванных желанием других африканских правителей сохранить власть во что бы то ни стало, побуждала проигравшего президента серьезно задуматься о последствиях потенциального отказа от признания поражения.
В 2007 году Вад снова победил на выборах президента, а созданная им коалиция в условиях частичного бойкота со стороны оппозиции получила 131 место в 150-местном парламенте. В период правления Вада кооптация оппозиционных лидеров путем раздачи министерских постов в правительстве продолжилась. При этом наблюдалось стремление президента восстановить режим электорального авторитаризма — теперь уже в свою пользу. Однако успешный опыт оппозиционной деятельности в прежний период многому научил сенегальских политиков. Следующие президентские выборы прошли в 2012 году, поскольку срок пребывания главы государства у власти к тому моменту был сокращен до пяти лет. На этих выборах во втором туре при поддержке проигравших кандидатов победил оппозиционный кандидат Маки Салл, который оставил пост премьер-министра в 2007 году, а позже, выйдя из Сенегальской демократической партии, создал партию «Альянс за республику». Вокруг нее в свою очередь и сложилась коалиция, которая получила большинство в Национальной ассамблее, составившее 119 мест из 150.
Еще один пример. В 1989 году в Тунисе состоялись первые после 30-летнего перерыва многопартийные выборы в парламент[16]. Впрочем, для полноты картины необходимо сказать, что в выборах 1959 года, помимо партии «Нео-Дестур» (Новая конституционная либеральная партия), участвовала только Коммунистическая партия Туниса, получившая тогда 0,3% голосов. Президент избирался безальтернативно. Лидер «Нео-Дестур» Хабиб Бургиба официально ввел в стране однопартийную систему. В 1987 году его отстранил от власти его собственный выдвиженец, бывший министр национальной безопасности, генерал Зин аль-Абидин бен Али, который в тот момент был премьер-министром. Став президентом, Бен Али упразднил однопартийную систему.
В 1989 году Конституционное демократическое объединение (изменившая название все та же партия «Нео-Дестур» под началом Бен Али) получило на многопартийных выборах 142 депутатских места, а он сам в 1989-м и 1994 годах избирался безальтернативно. В 1994 году оппозиционные партии впервые добились мест в парламенте. На всех последующих выборах, проходивших каждые пять лет, им так же доставалось по несколько депутатских кресел[17]. Президентские выборы с огромным перевесом выигрывал Бен Али. Соответственно, к участию в выборах допускались только те партии и кандидаты в президенты, которые устраивали главу государства.
Введение многопартийной системы и проведение выборов было необходимо власти для создания условий, благоприятствующих экономическому развитию. Был взят курс на сотрудничество со Всемирным банком и Международным валютным фондом, привлечение внешних инвестиций, экспорт товаров (впоследствии дополненный экспортом рабочей силы) в страны Европы, в дальнейшем — Европейского союза, расширение туристического бизнеса. Страна получила репутацию неолиберальной витрины Северной Африки. Рассматривая (псевдо)демократические институты преимущественно как необходимый для экономического развития фасад, а не как инструмент внутриполитического управления, власть не стремилась менять правила игры, установленные для оппозиции: она весьма сдержанно кооптировала оппозиционных деятелей и полностью исключала внесистемную оппозицию из политического процесса. В какой-то мере роль исключенных брали на себя профсоюзы, в то время как экономические успехи обеспечивали режиму массовую поддержку и обогащение политической элиты.
В 1992 году, после начала гражданской войны в Алжире, тунисские власти развернули массовые репрессии против исламских политических групп и лидеров: десятки людей были казнены, тысячи арестованы и получили тюремные сроки, многие бежали из страны. В дальнейшем репрессии стали выборочными, усиливаясь в связи c экстраординарными событиями, например после теракта 2002 года, в котором погибли туристы из Европы, и особенно в ответ на массовые выступления шахтеров в 2008-м. К тому времени тунисские спецслужбы установили плотный контроль над обществом: государство полностью управляло прессой, а с появлением и распространением Интернета жестко ограничивало доступ к нему.
Параллельно продолжалось довольно успешное экономическое развитие, благодаря чему Бен Али мог уделять много внимания социальной политике. До мирового кризиса 2008 года и падения цен на нефть при отсутствии значимых оппонентов власти общество Туниса либо поддерживало лидера, либо закрывало глаза на отсутствие политических свобод и гражданских прав. Одновременно в контексте экономического роста Бен Али, его окружение, представители власти на местах все больше погружались в коррупцию, взяточничество, непотизм, кумовство. Росла безработица, особенно среди молодежи.
За годы правления Бен Али произошла атрофия политической оппозиции. Разрешенные партии отказались от борьбы, довольствуясь проведением небольшого числа своих представителей в парламент. Они уже не могли помогать режиму, канализируя недовольство и направляя его выражение в дозволенные рамки — голосование на выборах. Неразрешенные партии не имели возможности действовать внутри страны. Информация в СМИ, особенно накануне выборов 2009 года, беззастенчиво искажалась в пользу действующей власти, широкое распространение получила практика принуждения к «правильному» голосованию.
Но оборотной стороной такого положения дел стала политизация Интернета — режим был не в состоянии установить полный контроль в этой сфере — и его молодежной аудитории, а также традиционно сильных тунисских профсоюзов. Впрочем, отсутствие партий или ассоциаций, способных бросить вызов Бен Али, воспринималось властью как свидетельство правильности ее подходов к организации политической жизни. Подавление шахтерских бунтов полицейскими силами при участии армии; расширение сети политического сыска; пропаганда экономических, социальных и внешнеполитических успехов и достижений — все это, как представлялось режиму, обеспечивало ему беспроблемное существование в дальнейшем.
Потеряв обратную связь с обществом, власти не придали большого значения возникновению оппозиции нового типа. Невозможность действовать в установленных режимом рамках на фоне недовольства экономически «проваливающимся» правительством способствовали появлению как в стране, так и за рубежом влиятельных блогеров, выступавших с критикой и разоблачениями режима. Появились популярные рэперы, работавшие с политической тематикой. Государство между тем технически не сумело взять под контроль распространение бесцензурной информации. Когда в декабре 2010 года начались протесты, вызванные в числе прочего политической Интернет-активностью, оказалось, что в Тунисе существуют эффективные каналы распространения информации о протестах в разных частях страны и координации протестной деятельности. Интернет-активисты стали лидерами, организаторами, идеологами политических выступлений, принявших небывалый масштаб после самосожжения молодого торговца фруктами Мухаммеда Буазизи, протестующего против несправедливости местной власти по отношению к нему.
По сути лишь в январе 2011 года, когда протестные выступления уже охватили всю страну, власть впервые приняла вызов, брошенный оппозицией. В качестве противодействия было выбрано проверенное средство — силовое подавление. Однако в ходе столкновений протестующих с полицией, приведших к сотням жертв и тысячам арестов, выяснилось, что полиция не способна эффективно действовать против демонстрантов, массово выступивших одновременно в разных частях страны. Ключевым моментом стал отказ военных встать на защиту режима. После этого со стороны Бен Али последовали попытки раздачи политических обещаний, которые закончились неудачей и, наконец, вынужденное бегство диктатора за границу.
Конституционное демократическое объединение фактически устранилось от борьбы, лояльные власти оппозиционные партии также бездействовали. Оставшийся на хозяйстве премьер-министр, имевший репутацию технократа, предпринял некоторые усилия по сохранению остатков режима, сформировав временное правительство, включавшее как новых политиков, так и представителей прежней власти, но антиавторитарное движение не удовлетворилось таким промежуточным результатом. После ухода премьер-министра в отставку начался процесс конституционного оформления нового режима. В дальнейшем, несмотря на попытки радикальных исламистов направить страну по фундаменталистскому пути и победу на выборах умеренной исламистской партии, антиавторитарное движение сумело отстоять секуляристские принципы государственного и общественного устройства[18].
Выигрышные стратегии оппозиции: гипотеза
В приведенных примерах мы видим, как в течение довольно длительного времени режимы электорального авторитаризма исправно функционируют, опираясь не только на репрессии и/или покупку лояльности населения за счет перераспределительной экономической политики, но и на массовую поддержку, которая подтверждается от выборов к выборам. Активно используются также механизмы кооптации и раздробления оппозиции.
На всем протяжении существования авторитарной системы организованные группы в оппозиции либо группы оппозиционно настроенных граждан ищут возможности повлиять на режим или изменить его. Много лет идет своеобразный процесс обучения. Некоторые вещи очевидны сразу. В частности, режим нужно подвергать критике за свойственные всем режимам такого типа изъяны: коррупцию, несправедливость в распределении благ, во многих случаях — экономическую неэффективность. Это привлекает к оппозиции внимание граждан. Параллельно идет поиск наиболее эффективных для нее в существующих условиях организационных форм. Но, помимо проработки предметно-тематических зон давления на режим и организационных поисков, оппозиция нащупывает слабости в механизмах функционирования власти и пытается ими воспользоваться, выбирая подходящий для этого момент. Поскольку для поддержания относительно беспроблемного существования режима правителям необходимо проявлять гибкость, чтобы направлять политические процессы в нужное им русло, такой момент может возникать из-за недостаточно точных или запаздывающих действий правящей группы[19]. Не исключено, что оппозиция сама способна приближать такой момент.
В случаях Сенегала и Туниса слабости режимов обнаружились в плоскости кооптации противников. В первом случае кооптация способствовала самоорганизации оппозиции, привлечению сторонников и усилению давления на власть. Во втором случае формы кооптации были таковы, что стимулировали оппозиционно настроенных деятелей проявлять активность вне предлагаемых режимом организационных рамок. В Сенегале оппозиции удалось добиться ухудшения результатов правящей партии на парламентских выборах, проходивших за два года до президентских выборов 2000-го. Сигнал о том, что поддержка правящей партии слабеет, облегчил мобилизацию сторонников оппозиции, и она смогла лишить Диуфа выигрыша в первом туре, а во втором туре — воспользоваться допуском некоторых из ранее запрещенных групп к выборам, образовав широкую внеидеологическую коалицию. В Тунисе мало кто сомневался, что блистательные победы диктатора и его партии на выборах 2009 года были обеспечены принуждением к голосованию и фальсификациями. При этом внутреннего разделения оппозиции не существовало, что облегчало осуществление совместных антирежимных действий оппозиционных групп.
Имеются ли основания проецировать предложенную (в жанре приглашения к дискуссии) гипотезу на актуальную российскую политику? Как представляется, не стоит связывать ответы на этот вопрос с парламентскими выборами 2021 года, на которых оппозиция — системная, а тем более внесистемная — вряд ли сумеет решить проблему избрания своих кандидатов в одномандатных округах, а это означает, что партия «Единая Россия» едва ли потеряет конституционное большинство в Государственной Думе. Трудно также предполагать, что на президентских выборах 2024 года или при какой-либо другой форме пролонгации текущего правления системная оппозиция попытается выйти из-под контроля аппарата власти, а внесистемная — провести масштабную общенациональную антирежимную кампанию. Еще более невероятной представляется возможность объединения усилий всех имеющих значимую массовую поддержку оппозиционных политических сил. Однако сказанное не означает, что, во-первых, все произойдет именно так, и, во-вторых, что этот период не станет важным этапом обучения оппозиции стратегической деятельности.
[1] Geddes B. Why Parties and Elections in Authoritarian Regimes? Revised Version of a Paper Prepared for Presentation at the Annual Meeting of the American Political Science Association. Washington, 2005. P. 5—6, 28—29.
[2] Это картина, типичная для режимов электорального авторитаризма: один кандидат и одна партия всегда убедительно побеждают конкурентов на выборах. В частности, результаты Мугабе на президентских выборах таковы: 83,05% (1990), 92,76% (1996), 56,2% (2002), 90,22% (2008), 61,88% (2013). ZANU—PF в 1990-м и 1995 годах соответственно отдала только три и два места из 120 в парламенте, а затем получала простое большинство плюс 30 мест для назначаемых депутатов, что давало ей более трех четвертей всех мандатов. В 2013 году, после изменений в системе выборов, ZANU—PF достались 197 мест из 270. См.: Elections in Zimbabwe (http://africanelections.tripod.com/zw.html); Republic of Zimbabwe // Election Guide: Democracy Assistance & Election News (www.electionguide.org/elections/id/2280/).
[3] См.: Tan K.Y. Malaysia // Nohlen D., Grotz F., Hartmann C. (Eds.). Elections in Asia and the Pacific: A Data Handbook. Vol. II: South East Asia, East Asia and the South Pacific. New York: Oxford University Press, 2001. P. 143—184; Malaysia // Election Guide (www.electionguide.org/countries/id/131); Ellis-Petersen H. Malaysia Election 2018: Everything You Need to Know // The Guardian. 2018. May 8 (www.theguardian.com/world/2018/may/08/malaysia-election-2018-everything-you-need-to-know).
[4] Magaloni B. Voting for Autocracy: Hegemonic Party Survival and Its Demise in Mexico. New York: Cambridge University Press, 2006. P. 231; см. также: Geddes B. Why Parties and Elections in Authoritarian Regimes.
[5] См.: Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship. New York: Cambridge University Press, 2008; Gandhi J., Przeworski A. Authoritarian Institutions and the Survival of Autocrats // Comparative Political Studies. 2007. Vol. 40. № 11. P. 1279—1301.
[6] См.: Lust-Okar E. Structuring Conflict in the Arab World: Incumbents, Opponents, and Institutions. New York: Cambridge University Press, 2005.
[7] Подробнее о механизмах функционирования режимов электорального авторитаризма на примере России см.: Рыженков С. Россия, наши дни: ultima ratio диктатора в логике обратного отсчета // Неприкосновенный запас. 2016. № 4(108). С. 91—104.
[8] Адам Пшеворский, придерживающийся стратегического подхода к изучению трансформаций политических режимов, противопоставляет его социологическому, при котором в центре внимания оказываются социальные, экономические, культурные и другие структурные факторы, преимущественно долгосрочные и макроуровневые. См.: Przeworski A. Democracy and Economic Development // Mansfield E., Sisson R. (Eds.). Political Science and the Public Interest. Columbus: Ohio State University Press, 2003. P. 5.
[9] Например, обнищание населения ведет к его возмущению, или, напротив, экономический рост способствует усилению «среднего класса» и возникновению у него запроса на комплекс ценностей, ассоциирующихся с демократией.
[10] Компактное изложение теории рационального выбора, содержащее разбор аргументов ее критиков, см. в работе: Geddes B. Paradigms and Sand Castles: Theory Building and Research Design in Comparative Politics. Ann Arbor: The University of Michigan Press, 2003. P. 175—211.
[11] Przeworski A., Alvarez M., Cheibub J., Limongi F. Democracy and Development: Political Institutions and Well-Being in the World, 1959—1990. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. P. 88—89.
[12] Przeworski A. Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. Cambridge: Cambridge University Press, 1991. P. 54.
[13] О действиях власти во время и после уличных протестов 2011—2012 годов в России см.: Рыженков С.И. Россия, наши дни. С. 95—103; Он же. Улица, власть и оппозиция: от протестной «движухи» к режимной трансформации? // Неприкосновенный запас. 2012. № 4(84). С. 91—104.
[14] Фактическая сторона дела освещается на основе следующих работ: Beck L.J. Brokering Democracy in Africa: The Rise of Clientelist Democracy in Senegal. New York: Palgrave Macmillan, 2008; Creevey L., Ngomo P., Vengroff R. Party Politics and Different Paths to Democratic Transitions. A Comparison of Benin and Senegal // Party Politics. 2005. Vol. 11. № 4. P. 471—493; Gellar S. Democracy in Senegal: Tocquevillian Analytics in Africa. New York: Palgrave Macmillan, 2005.
[16] См.: Perkins К. A History of Modern Tunisia. New York: Cambridge University Press, 2014. P. 160—259; Zemni S. The Roots of the Tunisian Revolution // Sadiki L. (Ed.). Routledge Handbook of the Arab Spring: Rethinking Democratization. New York: Routledge, 2015. P. 77—88; Teti A., Abbott P., Cavatorta F. The Arab Uprisings in Egypt, Jordan and Tunisia: Social, Political and Economic Transformations. Cham: Palgrave Macmillan, 2018.
[17] Pereira J.M. Tunisia // Nohlen D., Krennerich M., Thibaut B. Elections in Africa: A Data Handbook. New York: Oxford University Press, 1999. P. 911—924; Tunisia // Election Guide (www.electionguide.org/countries/id/217).
[18] Gandolfo L. From Authoritarian to Free State: Balancing Faith and Politics in Tunisia // Mediterranean Quarterly. 2015. Vol. 26. № 4. P. 13—36.
[19] В статье Фредерика Вольпи обращается внимание на актуальность стратегического подхода для объяснения различия траекторий и результатов протестов в разных странах «арабской весны»; в частности сравнивается образ действий руководства Марокко, где режим сохранился, с ситуацией в Тунисе — как в предшествующие событиям 2011 года периоды, так и в ходе этих событий. См.: Volpi F. Explaining (and Re-Explaining) Political Change in the Middle East during the Arab Spring: Trajectories of Democratization and of Authoritarianism in the Maghreb // Democratization. 2013. Vol. 20. № 6. P. 969—990.
