Режимы авторитарной модернизации второго типа возникли во второй половине 1960-х – 1970-е гг. в наиболее развитых странах Латинской Америки – Бразилии, Аргентине, Уругвае и Чили (о традиционалистских и популистских режимах см. в предыдущей статье http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2010/07/14/240466). Эти режимы представляли собой, вопреки ожиданиям теории модернизации, продукт развития, а не отсталости. Их породил кризис самого процесса индустриализации, исчерпание экономического потенциала легкой фазы замещения импорта, лежавшего в основе динамизма популистской модели.
Одним из важных признаков, отделявших авторитарно-бюрократические режимы от традиционалистских, являлось наличие более или менее структурированной системы институционализации авторитарной власти. Даже в Чили, где режим возглавлял лично генерал Пиночет, существовала система институционального перераспределения власти и ответственности – через военную хунту со сменяемым в соответствии с воинским званием и выслугой лет составом. Бразильский военный режим 1964–1985 гг. сохранял представительные органы с чисто формальными и крайне урезанными полномочиями и проводил выборы, в которых могли участвовать только разрешенные диктатурой партии. Реальная власть при этом принадлежала президенту, пост которого каждые пять лет замещал генерал, который был старшим по званию и выслуге лет в вооруженных силах.
Все эти режимы были порождены глубоким социальным расколом в обществе, иногда принимавшим форму революции и гражданской войны, и потому были в высшей степени репрессивными (контрреволюционными). В политическом плане это означало уничтожение (или выхолащивание) представительных органов, ликвидацию свободы печати, запреты на занятия политической деятельностью, репрессии против инакомыслящих, официальный и экстраофициальный террор («эскадроны смерти»). В социальном плане они носили «исключающий» характер – первоначальный экономический успех и стабилизация были везде достигнуты за счет резкого сокращения доли наемных трудящихся в потреблении, главным образом путем ликвидации независимых профсоюзов. Не случайно, что политика наиболее успешных в экономическом отношении военных режимов – в Бразилии и Чили способствовала превращению их в страны с самым неравномерным в Латинской Америке распределением доходов.
Важнейшим фактором экономического успеха чилийского военного режима было, как представляется, последовательно проведенное разделение власти и собственности. Государство полностью, за исключением добычи меди, ушло из экономики. У государственных институтов и отдельных чиновников не было собственных экономических интересов, и они не контролировали собственника через механизмы прямой и завуалированной коррупции. Добившись наименьших успехов в сфере собственной политической институционализации (на протяжении 16 лет не проводилось никаких выборов, все представительные органы были распущены, а политические партии запрещены), авторитарный режим смог создать устойчивые экономические институты, обеспечившие стабильное функционирование рыночной экономики. Под этим углом зрения чилийский авторитарно-бюрократический режим является антиподом мексиканского авторитарно-популистского, который довел до совершенства политико-институциональное прикрытие авторитаризма, но при этом не смог создать экономические и правовые институты, отделяющие власть и экономические интересы ее носителей от собственности.
Подводя итог сказанному об авторитарных режимах последнего, третьего типа, необходимо, как представляется, вернуться к началу и задать вопрос о том, насколько оправданно употребление термина «авторитарная модернизация» для их характеристики. Можно ли, иначе говоря, считать, что эти режимы, и в частности самые экономически успешные из них, действительно осуществили модернизацию своих стран? С моей точки зрения, модернизация представляет собой комплексный процесс, с разной скоростью протекающий в различных сферах: экономической, технологической, социальной, культурной, политической. Центральным звеном этого процесса, однако, является модернизация социальных отношений, отношений господства – именно в этой сфере совершается та решающая трансформация, которая ведет к становлению общества, обладающего собственными внутренними, отличными от государственных и не сводимыми к ним механизмами интеграции, и к появлению автономного типа личности. Эта трансформация ни в коей мере не является простым и предопределенным результатом трансформации экономической, а требует таких институциональных и социокультурных механизмов, которые позволяют преодолевать традиционный тип отношений господства или, по крайней мере, ограничивать его рамками постоянно сужающихся географических и социальных анклавов. Между тем большинство авторитарных режимов этого типа уже в силу условий своего возникновения, связанных с репрессиями и насилием, стремились к восстановлению «порядка и власти», за которым стояло не что иное, как восстановление традиционных отношений господства, иерархических структур, пошатнувшихся в результате социально-экономического кризиса. С этой точки зрения, большинство латиноамериканских авторитарных режимов были антимодернизаторскими и, более того, сам термин «авторитарная модернизация» представляет собой оксюморон, поскольку авторитаризм в принципе противоречит социальной модернизации.
Во всех случаях экономически успешного авторитаризма (Бразилия, Чили) модернизация социальных отношений, типа человека и тем более политической сферы осуществляется уже после демонтажа авторитарных режимов в ходе процесса политической демократизации. Этот процесс отнюдь не был подготовлен в недрах авторитарных режимов, как это часто полагают сторонники «разумного авторитаризма», а, напротив, требовал преодоления многообразных проявлений авторитаризма и авторитарных анклавов, доставшихся в наследство от диктатур.
Сравнение путинского режима в России с рассмотренными выше типами авторитаризма приводит к нескольким важным соображениям.
По критерию происхождения, положенному в основу предложенной классификации, путинский режим нельзя объединить ни с одним из известных типов авторитаризма, существовавших в ХХ в. Он единичен, поскольку является результатом процесса разложения тоталитаризма, представляющего собой единичный случай в мировой истории. Ни один из тоталитарных режимов, возникших в других странах (в Германии и – с оговорками – в Италии), не трансформировался в результате внутреннего разложения, все они были разрушены в результате военной интервенции извне, полностью уничтожившей структуры власти и репрессивные институты всех уровней.
Это не означает, однако, что путинский режим уникален и по всем остальным параметрам. Напротив, практически все элементы, из которых сложен этот режим, отнюдь не уникальны и хорошо известны из опыта других стран. Это в первую очередь касается двух наиболее важных характеристик, разделяющих различные типы авторитаризма, о которых шла речь выше: характер политической институционализации режима и степень единства или разделения власти и собственности. По первому критерию – слабости политической институционализации – путинский режим гораздо ближе к традиционалистским авторитарным режимам, чем к популистским или даже авторитарно-бюрократическим. В России не создано ни правящей партии, обеспечивающей эффективные каналы вертикальной мобильности, ни институциональной системы преемственности власти, выводящей ее за пределы властного горизонта одного человека.
Вторая характеристика – нераздельность власти и собственности – объединяет путинский режим с традиционалистскими и авторитарно-популистскими и отделяет его от наиболее эффективных в экономическом отношении авторитарно-бюрократических режимов. С этой точки зрения, те, кто рассчитывал на ускоренную модернизацию под эгидой авторитарного режима по чилийскому образцу, получили скорее Трухильо, чем Пиночета. Скорость, с которой властная группировка в России прибрала к рукам все наиболее прибыльные экономические активы в стране, существенно превышает ту, с которой получили свои страны в собственность традиционалистские режимы в Центральной Америке.
Возникновение путинского режима, так же как приход к власти традиционалистских и авторитарно-бюрократических режимов, связано с изначальным кровопролитием – чеченской войной. Военные действия, через которые в течение 10 лет прошли российские репрессивные структуры, способствовали утверждению насилия в качестве одного из базовых элементов социальных отношений. Насилие, осуществляемое в псевдоправовых формах, а чаще – голое, неинституционализированное, стало в путинское десятилетие важнейшим фактором демодернизации, ретрадиционализации отношений господства. Основанное на насилии политическое господство репрессивных структур, на которые опираются слабо институционализированные авторитарные режимы, оставляет трудно преодолеваемый след в психологии людей, привыкших считать себя подданными, и в их отношении к государству.
Мне кажется, что перечисленных особенностей путинского режима достаточно, чтобы характеризовать его как авторитарный, понимая под авторитаризмом набор определенных качеств, в той или иной мере присущих авторитарным режимам. Вместе с тем очевидна неспособность российских правящих и господствующих групп к институционализации авторитарного режима. Путинский режим – это режим неструктурированного, «рассеянного» авторитаризма, режим избирательного применения репрессий и избирательного правосудия. Это же обстоятельство – киселеподобный, неструктурированный характер авторитаризма в России – препятствует, как представляется, и формированию социального и политического протеста против него в обществе.
Первая часть публикации (о традиционалистских и авторитарно-популистских режимах) вышла в прошлую среду, 14.07.2010.
Полный вариант данной статьи опубликован в «Вестнике общественного мнения» Аналитического центра Юрия Левады, № 4 (102), октябрь – декабрь 2009.
