Аннотация научной статьи по политологическим наукам, автор научной работы — Ежов Дмитрий Александрович
Статья посвящена рассмотрению дискурса авторитарного и демократического в контексте российского политического проекта . Автор обосновывает приоритет авторитарного начала в российской политической практике, основываясь на анализе особенностей современной политической культуры .
Похожие темы научных работ по политологическим наукам , автор научной работы — Ежов Дмитрий Александрович
AUTHORITARIANISM AND DEMOCRACY IN THE RUSSIAN POLITICAL TRADITION
The article is devoted to consideration of the discourse of the authoritarian and the democratic in the political design of Russia. The author proves priority of the authoritarian in the political practice of Russia based on the analysis of features of the modern political culture.
Текст научной работы на тему «Авторитаризм и демократия в российской политической традиции»
Д.А. Ежов АВТОРИТАРИЗМ И ДЕМОКРАТИЯ В РОССИЙСКОЙ
Аннотация. Статья посвящена рассмотрению дискурса авторитарного и демократического в контексте российского политического проекта. Автор обосновывает приоритет авторитарного начала в российской политической практике, основываясь на анализе особенностей современной политической культуры.
Ключевые слова: авторитаризм, демократия, политическая культура, политический проект, политическое развитие.
Dmtry Ezhov AUTHORITARIANISM AND DEMOCRACY IN THE
RUSSIAN POLITICAL TRADITION
Abstract. The article is devoted to consideration of the discourse of the authoritarian and the democratic in the political design of Russia. The author proves priority of the authoritarian in the political practice of Russia based on the analysis of features of the modern political culture.
Keywords: Authoritarianism, democracy, political culture, political design, political development.
Проблема сочетания авторитаризма и демократии в политическом развитии России является распространенным предметом исследования в политической науке с начала 90-х годов XX века — времени становления России как самостоятельного государства, формировавшего свою политическую систему в условиях адаптации к новым историческим реалиям и необходимости поиска обновленной страной своего места в изменившемся мире. Эффект переходности трансформационных процессов в России заметен до сих пор, несмотря на доминирование в массовом сознании тезиса о стабильности, достигнутой за первые годы XXI века. В начале 2010-х годов государство вновь оказалось перед дилеммой выбора пути развития, но на сегодняшний день этот выбор должен стать не механическим за неимением иных альтернатив, а осознанным, предполагающим четкое понимание содержания идентификаторов приписываемых политическому порядку, строящемуся в условиях соответствия российскому политическому проекту и наличие ясной стратегии. Необходимость обращения к данной проблематике обозначена эфемерностью институциональных преобразований, проведенных в рамках модернизации политической системы России за последние годы. Ниже предложен авторский взгляд на актуальное состояние дискурса авторитарного и демократического начал в условиях присущего стране политического проекта.
В развитии любого государства предполагается наличие совокупности императивов, отклонение от которых может приводить к стагнации или даже гибели системы. Под политическим проектом в контексте настоящего обращения к поднимаемой проблеме мы понимаем путь развития, сформированный на основе оценки исторической предопределенности, реалий актуальной эпохи и особенностей, присущих политической культуре общества, являющийся содержательной основой стратегии развития государства. Внутренняя логика российского политического проекта предполагает сменяемость чередующихся друг с другом циклов, имеющих преимущественно недемократическое содержание и являющихся примерами сравнительно жесткого и сравнительно мягкого авторитаризма. Имеющийся в развитии России приоритет в сторону автократии обусловлен предпосылками, заложенными в далеком прошлом. Несмотря на тенденциозность эволюции, Россия вынуждена соответствовать демократическим нормам, разделяемым мировым сообществом, что обрекает ее на перманентный дискурс авторитарного и демократического в стратегии государственного развития и сознании социума.
Практически проблема дискурса авторитаризма и демократии на современном российском примере выражена в обрамлении типичных авторитарных внутренних характеристик политического порядка внешне демократическим фасадом государственных институтов и внеинституциональных компонентов политической системы, формирующихся под неоспоримым воздействием автократической доминанты. Подобное положение дел можно признать закономерным, а имеющийся дефинитивный парадокс, заключенный в изобилии
терминов, подразумевающих явное сочетание демократического и авторитарного начал в основе российской государственности, объяснимым. Экспликация соответствующего феномена происходит путем признания относительности и многовариантности демократических практик в современном мире, которые граничат с активным стремлением внедрить в сознание российского социума незыблемость тезиса о необходимости истинной демократизации. Попытки поиска демократической модели для современной России сводятся зачастую к прибавлению к слову «демократия» различных эпитетов. При этом наиболее полно сущность российских трансформаций с нашей точки зрения отражает кажущийся на первый взгляд эфемерным термин «дефектная демократия». Детальный анализ соответствующего концепта содержится в работе немецких компаративистов В. Меркеля и А. Круассана [2, с.7], где подчеркивается его значение как промежуточного состояния политического режима, отличающегося от либеральных конституционно-правовых демократий нарушением принципов правового государства, частичным устранением механизмов сдержек и противовесов, ограничением гражданских прав и свобод. По сути, данная единица понятийного аппарата раскрывает ни что иное, как дефекты процесса демократизации.
На самом деле подобных моделей гораздо больше, но, фактически, в большинстве случаев они являются специфическими разновидностями или аналогами указанной, и в содержательном отношении мало, что меняют. При этом зачастую они применяются к обозначению процессов модернизации постсоциалистических государств, в целом. Факт наличия множества характеристик так называемых «новых» демократий, пик появления которых пришелся на первые годы постбиполярной фазы в истории современных международных отношений, повлек за собой попытки обобщения существующих в действительности демократических моделей [5, р.430-451]. И этому есть простое объяснение. Финал холодной войны в идеологическом отношении открыл бесконфликтную эру, о чем еще в 1989 году писал один из известнейших социальных философов и футурологов Ф. Фукуяма [4, с.134-138]. Несмотря на спорность некоторых положений теории «конца истории», следует признать правомочность данного тезиса, поскольку в результате окончания глобального противостояния двух сверхдержав, в действительности, конфликтная карта мира обрела новые очертания, трансформировавшись как в географическом отношении, так и с точки зрения масштабности охвата. Окончание конфликта двух мировых идеологий, десятилетия сопровождавшего эволюцию западного мира, олицетворяемого США, и противостоявшего американскому государству приверженца коммунистических идеалов -СССР, привело к крушению социалистического лагеря, вследствие чего в его границах возник идейно-политический вакуум, а изначально базирующиеся на постулатах либерального учения демократические режимы в сложившихся условиях стали занимать позиции. В ходе претворения в жизнь попытки гомогенизации мира на политическом уровне стала очевидна основная проблема — ряд государств, претерпевавших подобные трансформации, оказались готовыми к восприятию новой институциональной структуры, но не были способны принять ее содержательное наполнение в целостном плане. Российский пример представляется в этом отношении достаточно показательным.
После распада СССР в России, несмотря на номинальное внедрение демократических норм и соответствующих им принципов, стал формироваться социальный запрос на авторитаризм, актуальность которого подтверждалась и до сих пор подтверждается результатами ряда исследований. Так, соответствующая тенденция имела место в середине 1990-х годов в период президентства Б.Н. Ельцина. Свидетельством ее наличия, в частности может быть анализ актуальных на тот момент социологических данных, проведенный И.М. Клямкиным, В.В. Лапкиным и В.И. Пантиным, содержащий, в частности, подтверждение закрепления в массовом сознании тезиса о пользе режима «жесткой руки» [1]. Авторитарный режим, пришедший на смену президентству Б.Н. Ельцина, отчасти воплотил ожидания населения, но в гипертрофированной форме, войдя в историю под видом «управляемой демократии» — системы, фактически сочетавшей в себе демократические и авторитарные принципы руководства государством. Сохраняется обозначенный выше тренд и в настоящее время, после очевидного заката «тандемократической» модели, пришедшей на смену «управляемой демократии», и возвращения на пост Президента РФ В.В. Путина. Актуальность перманентного ожидания режима «жесткой руки» как противовеса планомерной политики демократизации демонстрируют новейшие социологические исследования, в которых отмечается, что подобные настроения распространены во всех социальных группах, однако их
уровень имеет тенденцию к уменьшению среди представителей более высоких по статусу слоев [3, с.62-63].
На наш взгляд, основные причины укоренения подобных воззрений среди населения России и генерация приоритета авторитарного над демократическим в массовом сознании в рамках соответствующего дискурса кроются в особенностях российского менталитета и непосредственным образом материализуются в политической культуре современного общества, особенности которой сформированы далеко не одномоментно. Среди последних, в частности, можно выделить характеристики, так или иначе проявляющие себя в российском политическом проекте. Главной из них, обосновывающей приоритет авторитарного над демократическим, представляется патерналистское восприятие власти, практически проявляющаяся в рамках российского политического проекта в имеющем зачастую псевдохарактер вождизме и процедуре передачи властных полномочий. Заметим, что данная черта политической культуры российского общества на общем фоне представляет для нас наибольший интерес, поэтому ниже мы обратимся к анализу ее конкретных проявлений. Выбранная позиция продиктована исследовательским интересом и не означает отрицания существования других особенностей политической культуры российского социума.
Как уже отмечено выше, в качестве одного из подобных проявлений целесообразно рассмотреть вождизм. Фатализму, присущему политическому сознанию россиян, сопутствует вера в сверхъестественную силу правителя, выступающего в образе царя, легитимность которого имеет харизматический характер. При этом властвующий субъект может оказаться харизматичным и в случае его избрания путем выборов, и в результате передачи власти по наследству. Его сверхспособности зачастую оказываются преувеличенными или вовсе иллюзорными. Такой исход провоцирует в динамике разочарование общества во власти и побуждает к характеристике подобного явления как «псевдохаризмы». Псевдохаризма, в свою очередь, является продуктом мифологизации личности и деятельности носителя верховной власти, сконструированной искусственным путем посредством активной актуализации его образа в гиперреальном пространстве. В качестве царя в умозрительном восприятии российского социума может оказаться любое высшее должностное лицо. Объясняется это тем, что сам факт необратимости утверждения неограниченной власти главы государства, будь то монарх, генеральный секретарь или президент, являющийся, по сути, таким же верховным правителем за счет обладания сверхполномочиями, рождает явление безысходности, влекущее за собой всецелое подчинение властвующему субъекту, поклонение ему, культивацию его образа. В конечном счете, миф о сверхъестественной силе правителя разрушается, что приводит к актуализации проблемы легитимации власти и, в итоге, к кризису ее легитимности.
Процедура передачи властных полномочий, закрепившаяся в современной российской политической практике, также стимулирует доминирование авторитарных настроений и, стоит заметить, отвечает основам российского проекта, логически вытекая при этом из патерналистского восприятия власти, свойственного политической культуре общества. По большому счету, до начала 1990-х годов массы мало задумывались о том, кто возглавит страну. Все было заранее предопределено, а если и решалось — то в узком кругу. Неформализованная традиция «преемничества» в современной России зародилась в декабре 2000 года, когда В.В. Путин был объявлен «преемником» первого Президента РФ. Закономерным продолжением указанной традиции можно считать закрепление за Д.А. Медведевым образа «преемника» в ходе кампании по выборам Президента РФ в 2008 году и решения так называемой «проблемы-2008», обозначившей контуры зарождения специфического механизма, действующего в интересах обеспечения преемственности верховной власти в условиях современной России. Заметим, что, в целом, традиция «выбора» действующим главой государства своего «преемника» отражает дискурс авторитарного и демократического в контексте российского политического проекта, поскольку принимаемое в ходе ее пролонгации авторитарное по духу политическое решение с формальной точки зрения не отрицает права избирателей на осуществление свободного волеизъявления.
Рассмотренные нами некоторые практические проявления патернализма как явления, доминирующего в политической культуры современного российского социума, а также иные приведенные выше суждения заметно расширяют устоявшиеся представления о содержании дискурса авторитарного и демократического в контексте российского политического проекта. В то же время проведенный анализ и принятие распространенного тезиса о переходности установившегося в российском государстве политического порядка позволяют выявить
потенциальные альтернативы эволюции России в условиях рассматриваемого дискурса моделей организации и осуществления власти.
На наш взгляд, целесообразно рассмотреть три такие альтернативы. Содержательная основа первой из них заключена в признании вероятности становления в России полноценного демократического государства и соответствующей политической системы, построенной на принципе отсутствия видимых противоречий между внешними и внутренними показателями ее институциональных компонентов. Воплощение этой альтернативы на практике сопряжено с глубокими системными трансформациями, в том числе и на уровне политического сознания. Реалистичность подобной альтернативы ставится нами под сомнение в ближайшей перспективе, поскольку финал ее реализации не соответствует основному вектору исторически сложившегося актуального политического проекта, лежащего в основе стратегии государственного развития России. В то же время, не стоит отрицать, что подобный вариант эволюции существующего дискурса в направлении создания условий для приоритета в нем демократического начала мог бы стать прогрессивным в долгосрочной перспективе.
Вторая альтернатива предполагает катастрофические последствия для настоящего порядка, вызванные эсхатологическими воззрениями, присущими массовому политическому сознанию. Конкретная историческая эпоха в данном ракурсе воспринимается как конечный, не способный к качественным трансформациям этап, сопряженный с видимым отчуждением масс от политических реалий и внезапным включением в политический процесс новых сил. Актуализация этой альтернативы вероятна в случае усиления кризисных явлений, имеющих системную и внесистемную природу, первичные предпосылки чего уже наблюдаются, а также обострения проблемы делегитимации власти. Принципы государственного управления в данной ситуации должны оказаться сгенерированными с учетом новых импульсов, источником которых станет сложившаяся в соответствующих условиях политическая конъюнктура. Практическое осуществление рассматриваемого варианта приведет к полному переустройству политического порядка, но не будет отвечать задачам сохранения стабильности в ее актуальном понимании. Дальнейшее направление дискурса авторитарного и демократического в контексте российского политического проекта в данном случае трудноопределимо, однако можно предположить, что в результате потенциальных политических изменений, имеющих, в том числе, и насильственный характер, вектор государственного развития может значительно трансформироваться, что придаст импульс умеренной адаптации актуального проекта к новым условиям и его тактическую коррекцию в рамках заданных ресурсных ограничений.
Третья альтернатива предполагает целостное поглощение демократического начала авторитарным в имеющем место в политическом развитии страны дискурсе. Усиленная авторитаризация создаст предпосылки для придания политическому процессу эффекта стабильности и нейтрализации его перманентной лиминальности. Кульминационной стадией воплощения, по всей вероятности, станет дальнейшее ужесточение политического порядка, предполагающее его постепенную эволюцию к неототалитарной форме или в более щадящем варианте создание условий для утверждения реально эффективного режима «жесткой руки», ожидаемого российским обществом. В целом, третья альтернатива подразумевает приоритет авторитарного начала в рассматриваемом дискурсе и соответствует российскому политическому проекту.
В заключение отметим, что, несмотря на возможные вариации сочетания авторитарного и демократического начал, предложенная концепция признает несомненный приоритет авторитарного в контексте исторически сложившегося проекта. Это подтверждается доминированием ряда стереотипов в массовом сознании и патернализма, имеющим различные проявления в качестве одной из особенностей политической культуры российского общества.
1. Клямкин И.М., Лапкин В.В., Пантин В.И. Между авторитаризмом и демократией // Полис. -1995. — №2. [Электр. ресурс]: http://ecsocman.hse.ru/data/130/ 826/1219/klp_95_2.doc.
2. Меркель В., Круассан А. Формальные и неформальные институты в дефектных демократиях (I) // Полис. — 2002. — №1.
3. О чем мечтают россияне (размышления социологов). Аналитический доклад. — М., 2012.
4. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. — 1990. — №3.
5. Collier D., Levitsky S. Democracy with Adjectives: Conceptual Innovation in Comparative Research // World Politics. — Vol. 49. — № 3.
