Авторитарные тенденции в современном российском обществе — печальная реальность. Характер повальной моды приобретает утверждение, будто авторитарное правление может вывести страну из той крайне критической ситуации, в которой она оказалась.
Широко распространена эта идея среди правящей элиты, усердно ищущей автократического правителя, обладающего «твердой рукой». При этом каждая из составляющих ее групп преследует свои эгоистические цели. Одни рассчитывают сохранить неправедно нажитое богатство, другие — перераспределить захваченные конкурентами финансовые ресурсы, третьи — гарантировать себе завоеванные политические и административные позиции.
Вместе с тем склонность к авторитарным формам правления не ограничивается пределами правящей элиты. Интерес к авторитаризму все более активно проявляют и другие общественные группы. Общественное сознание, в недавнем прошлом решительно отвергавшее авторитарные ценности, все очевиднее проявляет готовность к их идейной легитимизации.
Данное обстоятельство делает особо актуальным всестороннее изучение феномена авторитаризма — его особенностей, перспектив и опасностей — применительно к российской ситуации.
В представленной работе рассматриваются некоторые, наиболее важные тенденции, связанные с распространением авторитарных взглядов, и выявляются угрозы, которые несет с собой их распространение слабым, еще не укоренившимся российским демократическим институтам и процедурам. Исследование имеет преимущественно социологический характер. Поэтому в центре внимания находятся общие социальные и социопсихологические процессы, а не описание конкретных действующих лиц и событий.
В качестве аналитического инструментария используются два основных понятия: авторитаризм и демократия.
Под авторитаризмом в данном случае понимается форма политической организации общества, при которой пирамида власти замыкается на авторитет сильной личности, обладающей либо наследственной, либо приобретенной легитимностью и опирающейся на когорту избранных (аристократов духа и тела), наделенных соответствующими полномочиями и привилегиями. Понятие демократии имеет в виду систему управления социумом, предполагающую наличие институтов и каналов эффективного воздействия общества на общезначимые политические решения, принимаемые органами власти, и основанную на обычаях или правовых нормах готовность высших политических структур позитивно реагировать на импульсы, поступающие снизу, от общественных институтов и индивидов.
Диапазон взглядов на то, каким конкретно должно быть авторитарное правление, весьма широк. Есть апологеты жесткой автократии, немногим отличающейся от тоталитаризма. Наряду с ними выступают приверженцы либерального авторитаризма, мечтающие о сочетании авторитарного правления с сохранением правовых институтов и основных свобод для граждан. Есть и сторонники «временного авторитаризма», который, выполнив свои функции, должен уступить место демократическим институтам. Предлагаются также различные юридические формы авторитаризма: президентская республика с концентрацией важнейших властных функций в руках президента, военная диктатура наподобие всевластия милитаристских хунт в Латинской Америке, монархическое устройство с вариациями — от самодержавия до квазилиберальной конституционной монархии.
Весь этот веер взглядов находит отражение и в политической публицистике, и в специальной политологической литературе.
В последние десятилетия в связи с крушением тоталитарных режимов в ряде стран Азии и Латинской Америки, а затем в Восточной Европе, получили распространение оценки авторитаризма как промежуточной ступени на пути перехода к демократии от тоталитаризма. Они базируются на следующих аргументах.
На начальном этапе либерализации общества авторитарному аппарату власти «с руки» взять на себя функции «опекунской демократии». В этом случае смысл его деятельности будет состоять в том, чтобы не допустить лобового столкновения сторонников обновления общества с консерваторами и смягчить переход к истинно демократическому строю.
Описание соответствующей — «мягкой» формы авторитаризма мы находим у немецкого социолога Ральфа Дарендорфа: «Законопослушные граждане, которые заняты своими собственными делами, а в остальном ведут безобидный частный образ жизни, могут не страшиться гнева своих лидеров. Но те, кто критикует правительство за никому не подотчетную власть, кто использует свободу речи для разоблачения непотизма, кто осмеливается выдвигать на выборах альтернативных кандидатов, — эти люди попадают в беду».
Российским вариантом «опекунской демократии» можно считать предложенную профессором — социологом Л.А.Гордоном концепцию «полуавторитаризма» или «полудемократии». У этой концепции в России немало последователей. Ее сторонники, признавая негативные черты авторитарных порядков, тем не менее оправдывают их как неизбежную временную издержку.
Отстаивая эти порядки, они приводят следующие доказательства. После долгих лет тоталитарного господства Россия не готова к демократии. В стране нет ни рыночной экономики, ни достаточно развитого гражданского общества; доминирует конфронтационная политическая культура, весьма устойчивы стереотипы мышления и поведения, ориентированные на государственный патернализм, практически нет кадров политических деятелей, профессионально готовых к выполнению управленческих функций в условиях демократии. Поэтому демократические преобразования пробуксовывают.
Из этого делается вывод, что для осуществления демократической реформации России необходима авторитарная власть, которая, наведя порядок, подготовит почву для перехода к демократическим формам правления. Сама же эта власть по мере выполнения реформистско-просветительской функции будет постепенно трансформироваться в более мягкую форму правления.
О рассуждениях относительно «мягкого деспотизма», «похожего на власть родителей», весьма иронически отзывался еще классик политической социологии А. Токвиль. Цель подобной формы правления, писал он, заключалась бы не в подготовке народа к «возмужанию», а в том, чтобы удерживать его в состоянии «увековеченного детства».
В российских условиях для людей, измученных последствиями затяжного кризиса, розовый имидж «просвещенного авторитаризма» может выглядеть вполне привлекательным. Обещая наведение порядка, он вместе с тем вроде бы не имеет намерения вмешиваться в частную жизнь индивида, контролировать его мысли и регламентировать поведение, лишь бы никто не посягал на монополию режима в принятии властных решений. Однако, польстившись на эту приманку, легко попасть в капкан.
«Опекунские» авторитарные режимы, возникая на волне массовых реформационных движений, первоначально получают от них инерционный заряд революционного демократизма. Во всяком случае, будучи не в состоянии остановить демократический процесс, они на первых порах приспосабливаются к нему. Вместе с тем, сдерживая экстремистские крайности в ходе преобразований, они, одновременно, мешают раскрытию демократического потенциала массовых движений и их организаций, стремятся подчинить их своему контролю, поставить в рамки собственных эгоистических программных установок. Если авторитарным режимам не удается полностью достичь этих целей, то лишь в силу того, что в обществе существуют мощные противовесы, оказывающие давление на власть, вынуждающие ее идти на уступки и компромиссы.
Призрачными выглядят и надежды на то, что политическое опекунство — это временный инструмент для подготовки населения к участию в управлении. Нельзя не согласиться с Р.Далем, когда он говорит, что аргумент о народном характере опекунства, по сути, очень похож на его защиту в качестве идеального и наиболее приемлемого режима. В унисон с приведенным выше высказыванием А. Токвиля он заявляет: «Если бы коллективные решения всегда принимались патерналистской властью, — так сказать, организацией опекунов, — тогда в сфере общественных дел народ никогда бы не смог выйти из детского состояния».
Позитивный эффект «авторитарного опекунства» чреват для общества большими издержками и опасностями. Если он и возможен, то при весьма специфических условиях и в пределах короткого исторического периода.
Ссылки на экономические успехи авторитарных режимов, используемые в политической публицистике, основаны, как правило, на искаженной интерпретации исторических реалий. В большинстве случаев (Испания, Чили, Бразилия) экономический подъем был обусловлен не утверждением авторитарных режимов, а их разложением, осознанной авторитарными верхами необходимостью пойти на ослабление жестких методов управления обществом, либерализовать контроль не только над экономическими, но и над социально-политическими процессами. В свою очередь экономический подъем ускорял разрушение авторитарных режимов, способствовал их окончательному краху.
Тесная сопряженность экономического роста с деятельностью авторитарных режимов в ряде стран Азии (Тайвань, Южная Корея, Сингапур, Индонезия, Малайзия) объяснялась не тем, что эти режимы более эффективны, а тем, что они сложились в рамках традиционной для этого региона авторитарной государственности. Экономическое развитие оказалось втиснутым в эти традиционные государственные формы потому, что там не могли возникнуть неавторитарные формы государственности. При этом авторитарные режимы не столько содействовали экономическому росту, сколько приспосабливались к нему, нередко оказывая и тормозящее воздействие.
Как справедливо отмечает российский исследователь Р.Э.Севортьян, в этих странах наблюдается «неполностью оформившаяся, но явная тенденция торможения экономического роста, в том числе из-за узаконенных авторитарным режимом приемов предпринимательства и иных причин. К ним, в частности, относится многомиллиардный отток средств из госсектора, которые по каналам коррупции, казнокрадства, взяточничества переливаются в карманы спекулятивного капитала. Возникают и другие препятствия на пути экономической модернизации (бегство капиталов за рубеж, подрыв деловой активности местных непривилегированных групп буржуазии и др.»).
Авторитарная система, даже поддерживая экономический рост, одновременно создает ограничители предпринимательской инициативы, индивидуальной активности, оказывая тем самым разрушительное влияние на народное хозяйство в целом. Одно из убедительных свидетельств этого — тяжелый финансовый и промышленный кризис, поразивший большинство стран тихоокеанского региона в 1997-98 гг.
Давая общую оценку авторитарной «опекунской демократии», А.Пржеворский признает, что присущий этому режиму «социальный и экономический консерватизм, быть может, является вынужденной платой за демократию: политические институты, которые организуют демократический компромисс, должны быть сконструированы таким образом, чтобы защитить интересы сил, ассоциированных с авторитарным режимом и тем самым минимизировать масштабы необходимых преобразований. Политическая демократия оказывается только возможной ценой ограничения социальной и экономической трансформации» ( вставка на 2-3 стр. )
Объективные условия, благоприятствующие авторитаризму
Авторитаризм в России растет не на пустыре. Он питается объективными условиями: экономическими, социальными, государственно-институциональными , культурно-ценностными.
Экономические условия связаны с быстрым распадом централизованно управляемой экономики, произошедшим после августовских событий 1991 г. и, особенно, после распада СССР. При слабости рыночных механизмов регулирования столь стремительная дезинтеграция привела к потере управляемости экономическими процессами. Расчет на радикально-либеральные реформы, которые должны были автоматически обеспечить переход к демократии и рынку, оказался несостоятельным. На этой почве выросло стремление преодолеть кризис путем внеэкономического воздействия. Влиятельным носителем таких стремлений стали сложившиеся в стране промышленно-финансовые корпорации, тяготеющие к авторитарным методам правления. К «твердой руке» все чаще апеллирует малый и средний бизнес, страдающий от чиновничьего произвола и мафиозного беспредела. Росту авторитарных тенденций, как будет показано ниже, способствует также ухудшающееся экономическое положение населения
Социальные предпосылки авторитаризма возникли как результат кардинальных изменений в положении, роли и взаимоотношениях различных общественных групп и слоев. Резкая ломка прежней системы связей опрокинула устоявшуюся иерархию социальной идентификации. Люди оказались выбитыми из привычных общественных ниш, лишенными социальных ориентиров, статуса и жизненных перспектив. Возникли новые формы отчуждения, порождаемые разрушением условий общественного бытия. В обстановке неустроенности и утраты целей возрастающая масса людей ищет утерянную идентичность и сферу самовыражения вне пределов конвенциональных общественных структур.
Государственно-институциональные (политические) предпосылки авторитаризма обусловлены разложением прежней системы административных институтов, обеспечивавших функционирование государственного организма как единого целого. Созданная вместо нее система оказалась недостаточно функциональной. Перед угрозой распада власти, чреватого анархией и гражданской войной, возрастает склонность к администрированию при помощи командных методов За демократическим фасадом начинают складываться властные институты, близкие к тем, которые существовали в старой системе. Тем самым авторитарные тенденции получают инструментально-аппаратные и финансовые рычаги реализации.
Вместе с институтами прежней власти рухнули и основанные на принуждении регулирующие и контролирующие социопсихологические механизмы общественно-политической жизни. В то же время создание принципиально иных, демократических механизмов натолкнулось на огромные трудности из-за отсутствия главного условия работающей демократии — зрелого гражданского общества.
Возможные последствия утверждения авторитаризма
Каковы возможные последствия утверждения в России авторитарного политического строя? Что говорит об этом имеющийся международный опыт? Аанализируя его, можно утверждать, что авторитарные режимы в состоянии дать известные положительные результаты в трех случаях.
Во-первых, когда страна становится жертвой внешней агрессии, угрожающей самому ее существованию. Авторитарному режиму проще, чем другому, сконцентрировать материальные ресурсы, мобилизовать на защиту страны население, внушить вооруженным силам веру в победу, обеспечить бесперебойную работу тыла.
Во-вторых, когда она ввергнута в пучину гражданской войны. При авторитарной власти легче положить конец гражданским междоусобицам и найти приемлемый для всех компромисс.
В-третьих, в обстановке развала общественных структур. Если обычные политические средства не в состоянии помешать такому развалу, а основные общественно-политические силы либо дискредитированы, либо пребывают в параличе, то установление авторитарного режима может стать выходом из грозящей катастрофы.
Существует, однако, и другая, не менее важная сторона медали. Исторический опыт убеждает, что авторитарным режимам присущи изъяны, которые в конце концов сводят на нет их преимущества. Утвердившись, такие режимы быстро теряют эффективность. Их мобилизационная способность проявляется недолго. Действенность приобретает мнимый характер, а положительные результаты подменяются «показухой». Решение проблем оказывается «виртуальным» и влечет за собой возникновение новых, зачастую более сложных, чем те, от которых вроде бы удалось избавиться.
Тяжелыми последствиями чреват паралич системы саморегуляции общественной жизни. Волюнтаристские решения, свойственные авторитарной власти, нарушают сбалансированность общественного организма. Происходит блокировка обратной связи с нижестоящими звеньями иерархической вертикали. Такая блокировка лишает центр принятия решений правдивой информации о происходящих в обществе процессах. Тем самым утрачивается способность режима корректировать как свою стратегическую линию, так и конкретные решения.
Концентрация власти в руках одного лица (или узкого круга его приближенных) резко снижает степень управляемости обществом. Во-первых, круг проблем, которые способен оценить и решить один человек, имеет физические пределы. Во-вторых, принимаемые решения деформируются под воздействием ближайшего окружения и придворных интриг.
Управленческая вертикаль авторитарной власти в состоянии адекватно передавать импульсы, поступающие сверху, лишь в сравнительно примитивных обществах. В развитых и сложно структурированных системах для такой передачи необходимы публичные контролирующие механизмы.
На каждом отрезке авторитарной вертикали возникают отклоняющие «шумы», вызываемые индивидуальными или групповыми интересами, не совпадающими с интересами вышестоящих инстанций. Нередко отклоняющие «шумы» столь сильны, что «заглушают» исходное содержание принимаемых наверху решений. Преодоление же «шумов» требует огромного числа контролеров, что влечет за собой разрастание бюрократического аппарата. Да и сами контролеры попадают в зону отклоняющих «шумов», что создает проблему контроля за контролерами.
К сказанному следует добавить, что авторитарное управление, в силу неповоротливости и отсутствия гибкости, плохо адаптируется к характерным для современности темпам изменений.
Ахиллесова пята авторитаризма — ущербная форма кадровой селекции. Приоритетными качествами для выдвижения работников становятся не профессионализм и квалификация, не таланты и нравственные качества, а личная преданность, угодливость и беспрекословная исполнительность. Принципиальным и самостоятельным людям места в управленческой системе не остается. Конечным результатом подобной негативной селекции может стать частичный (а иногда и полный) паралич управления.
Авторитаризм мешает регулярной смене власти. Авторитарный лидер, как правило, продолжает властвовать, даже исчерпав свои возможности .Установленный им режим обычно начинает загнивать и разлагаться, все больше изолируясь от общества. Поэтому нет оснований рассчитывать на то, что авторитарные порядки могут быть установлены на короткое время и, сделав свое дело, уступят место демократии. Подобные расчеты — плод благочестивых фантазий.
Можно ли в свете изложенного рассчитывать на то, что авторитарный режим сможет решить хотя бы текущие проблемы современной России ? Существует иллюзия, будто это возможно, по крайней мере, в экономической области. В подтверждение приводятся следующие соображения.
Во-первых, можно надеяться на быстрое и комплексное законодательное обеспечение трансформационного процесса. Ведь практика демократического принятия законов в российских условиях пока малоэффективна. Из-за длительных дискуссий и согласований законы принимаются чересчур медленно. Главное же, учет столь многих интересов приводит к тому, что законы становятся сверхкомпромиссными, часто не согласуются друг с другом, и, в итоге, остаются неработоспособными.
В какой-то мере это справедливо, но вовсе не означает, что стоящие на повестке дня вопросы будут быстро и эффективно решены авторитарной властью. Последняя будет испытывать давление различных групп правящей элиты. А это исключает и последовательность, и эффективность. Свидетельство тому — «указной» механизм президентской власти в 1994-98 гг. К этому следует добавить, что даже при мягких формах авторитаризма властные структуры не смогут ограничиться разработкой и внедрением законов, избежать соблазна взять на себя контроль за ними, отобрав эту функцию у судебной системы или поправ независимость последней. Законы будут служить не столько целям реформирования общества, сколько интересам доминирующих групп и кланов в системе авторитарной власти.
Во-вторых, сторонники авторитаризма полагают, что с помощью свойственных ему методов гораздо легче обеспечить ускоренное формирование рыночных институтов, надежно гарантировать права частной собственности, материальную и юридическую ответственность собственников, создать организационные механизмы управления в акционерных обществах, гарантировать принципы свободы предпринимательства, свободу контрактов и т.д. Утверждается, далее, что авторитарная власть лучше, чем демократическая, сумеет провести кардинальные изменения в денежной, финансовой и кредитно-банковской сфере.
Отвечая на эти доводы, следует сразу же отметить, что эффективность перечисленных мер определяется прежде всего тем, насколько власти удается достичь в своих рядах консенсуса по проводимым мерам. В России этих условий не было и нет. Исполнительная власть (как правительственная, так и президентская) с самого начала не имела единой целостной концепции трансформации экономики, действовала методом проб и ошибок, зачастую «на авось», отклоняясь от принятых принципов под давлением конъюнктурных обстоятельств и лобистских групп. В таких условиях никакие авторитарные ухищрения не помогут. Режим, страдающий от дефицита политической воли и социальной поддержки, даже облачившись в авторитарные одежды, не в состоянии проводить эффективную политику реформ
Особенность российской власти, по крайней мере на протяжении семи лет так называемых радикал-либеральных реформ, состояла, в частности, в том, что она была занята преимущественно самой собой, т.е. удержанием собственных властных позиций.
Из сказанного следует, что авторитарная власть в современной России, в какой бы форме и кем бы она ни осуществлялась, не в состоянии последовательно и системно реализовать экономическую реформу, обеспечивающую выход страны из глубокого кризиса. В лучшем случае она способна на паллиативные меры, которые загонят противоречия внутрь и, скорее всего, завершатся очередным циклом застоя. Под эгидой авторитаризма наиболее вероятен некий иерархический суррогат рынка, своеобразная авторитарно-корпоративная рыночная система. «Это, — как справедливо полагает российский философ и политолог Б. Капустин, — будет рынок не «свободной конкуренции», а выражено олигополистический, с доминированием симбиотических форм власти и собственности».И действительно, основные контуры такого рынка уже налицо.
Авторитарный «откат» не даст сколько-нибудь удовлетворительного решения и социально-политических проблем России. К ним относятся: обеспечение социальной справедливости и защиты граждан, регулирование конфликтов и межнациональных отношений, общественное согласие, создание правового государства, формирование многопартийной системы и политической культуры, развитие начал самоуправления . Как показывает мировая практика, эти проблемы решаются многолетней и отнюдь не легкой практикой демократических взаимоотношений, результатом и условием которой является не авторитаризм, а демократия.
Таким образом, применительно к России, рассмотренный выше «частичный», «мягкий», «просвещенный» авторитаризм, выступающий в роли «поводыря» российской демократии, — в еще большей степени романтическая иллюзия, чем в каком бы-то ни было ином случае Не имея противовеса в лице лишь зарождающегося гражданского общества, авторитарный режим, каким бы умеренным он ни был у истоков и каковы бы ни были намерения его творцов, неизбежно будут подчинен логике обретения абсолютной власти. Тем более нельзя рассчитывать на то, что он проявит заинтересованность в укреплении фундамента демократии — институтов гражданского общества, которые поставили бы власть под контроль самоорганизованных граждан, осознавших свой общественный интерес.
Очевидны негативные последствия авторитарного правления и в культурно-идеологической сфере. На этом пути не избежать ограничений гласности, свободы информации, манипулирования общественным сознанием. Многим деятелям науки, культуры, просвещения, бедствующим в условиях всеобщей коммерциализации, могут показаться соблазнительными надежды на то, что авторитарная власть будет готова на существенные государственные субсидии в этой сфере. И они, вполне вероятно, будут, но под определенный социальный заказ. С этим наше общество хорошо знакомо. Непростительно из-за нынешних трудностей забывать об уроках прошлого.
Не вызывает сомнений и то, что авторитарный «откат» затруднит с таким трудом начавшееся вхождение России в мировое сообщество. Не авторитаризм, а только демократия способна поднять ее международный престиж, сделать центром притяжения в евразийском геополитическом регионе. Авторитарные эксперименты лишь затормозят наметившиеся процессы реинтеграции бывших республик Советского Союза, усилят подозрения других государств и мировой общественности в том, что возрождаются имперские устремления России.
Дискредитация демократических ценностей — благоприятная почва для авторитарных побегов
Политический режим, утвердившийся в России после августа 1991 г., идентифицировал себя как антипод тоталитарного строя. Он провозгласил антиавторитарные лозунги и был воспринят большинством населения как демократический. Поэтому в сознании населения доверие к демократии было тесно связано с доверием к новой власти.
Первоначально это доверие (или политический капитал, если использовать термин, предложенный французским политологом П. Бурдье ) было достаточно высоким. Об этом свидетельствовали, в частности, результаты голосования в поддержку первого президента России в 1991 году и ряд других форм народного волеизъявления.
В этих условиях пришедшие к власти новые силы оказались обладателями значительного политического капитала и самонадеянно стали рассматривать его как константное состояние. Между тем политический капитал, как и финансовый, может быть либо приумножен, либо растранжирен. Он подвижен и степень его подвижности определяется множеством обстоятельств.
По уровню устойчивости, в зависимости от происхождения, политический капитал может быть условно подразделен на три группы. Первую составляет политический капитал, уходящий корнями в сложившиеся столетиями традиции и подпитываемый устойчивыми мировоззренческо-конфессиональными верованиями. Высокой, хотя и меньшей устойчивостью обладает политический капитал, накопленный в процессе становления, утверждения и деятельности формализованных, институционально-бюрократических режимов постмонархического типа. Особыми свойствами обладает политический капитал третьей группы, который, следуя П. Бурдье, можно назвать заемным политическим капиталом. В его основе лежит кредит доверия. Политические силы, выступающие за перемены, получают его от общества, недовольного сложившейся ситуацией и разочарованного в действующей власти.
Заемный политический капитал это прежде всего аванс, который нуждается в закреплении. Он может базироваться на рациональной основе или быть иррациональным, отражающим лишь неприятие существующих порядков и стремление к переменам, вне зависимости от их содержания. В последнем случае политический капитал наименее устойчив. При благоприятных обстоятельствах получить его сравнительно легко. Несравнимо сложнее удержать .
Политический капитал того режима, который ассоциируется с именем Б.Ельцина, был в полной мере заемным. Из этого следовало, что для его сохранения и приумножения власть должна была с особой тщательностью проводить курс, который учитывал бы настроения и чаяния основной части общества, шел бы навстречу ее интересам. На практике же приобретенный политический капитал был воспринят новой властью как «карт-бланш» на проведение серии общественных экспериментов. Они строились в соответствии с вульгарными теоретическими выкладками доморощенных российских радикал-либералов, бездумно копировавших рецепты западного неолиберализма. Прегрешения и ошибки, повисшие тяжким грузом на этой власти, — прямой результат исходного выбора.
Ситуация усугублялась тем, что новая правящая элита оказалась не на уровне задач, требовавших безотлагательного решения. Отчасти это объяснялось двойственностью ее формирования. С одной стороны, ее образовали выходцы из второго и третьего эшелонов партийно-хозяйственного актива, к которым примкнули деятели теневой экономики. С другой, она была пополнена за счет бывшей интеллектуальной контрэлиты, поднявшейся к власти на волне противостояния прежней системе, недостаточно подготовленной для решения практических вопросов и растерявшей на пути к власти своих лучших представителей. Эти части правящей элиты продолжали сосуществовать в рамках властных структур, так и не слившись полностью.
Специфика становления элиты предопределила воспроизводство (частичное, а иногда и полное) прежних стереотипов поведения. Ликвидация же идеологических «табу» выдвинула на передний план наиболее негативные стороны этих стереотипов.
Конечно, в правящую элиту попало и немало энергичных, способных людей. Речь, однако, идет не о характеристике отдельных персонажей, но о некоторых общих свойствах. Наиболее существенные среди них: доминирование корпоративных интересов над публичными, общенациональными; преобладание группового и личного эгоизма, недостаток общей и профессиональной культуры, дефицит ярких лидеров; талантливых политиков, высокая степень бюрократизации со всеми присущими ей пороками, низкий уровень нравственности; утилитарный прагматизм, отсутствие общенациональной солидарности.
Поскольку новая правящая элита выступала под демократическими лозунгами, именовала себя демократической и воспринималась как таковая населением, ее поведение в возрастающей степени дискредитировало демократическую систему правления, а следовательно разрыхляло почву для авторитаристских побегов.
Значение провала экономической и социальной политики
Политический капитал правящей элиты, а, следовательно, и вера населения в демократические ценности и институты, во многом базировались на обещании в кратчайшие сроки оздоровить экономику, поднять жизненный уровень населения. На этой почве возникли завышенные социальные ожидания. Какими же оказались хозяйственные и социальные результаты принятого курса?
Уже первые годы его осуществления ( 1992-1994 гг.) привели к резкому сокращению промышленного производства, к ухудшению всех экономических показателей. Сторонники экономической политики новой власти объясняли полученные результаты наследием прошлого. Негативные показатели истолковывались как плата за проводимые преобразования. Утверждалось, что такова цена создания в стране предпосылок для быстрого оздоровления народного хозяйства и наступления фазы экономического подъема. Начало перелома было отнесено на 1995 год.
Перелома, однако, не произошло ни в 1995, ни в 1996 гг. Напротив, со второй половины 90-х годов в развитии экономической ситуации наступила еще более опасная фаза, которая демонстрировала тупиковый характер проводимой политики. Накопленные ранее ресурсы, служившие своего рода допингом для недужной экономики, стали подходить к концу. В котле общественного богатства, казавшемся бездонным, показалось дно. Государственные расходы оказались подвешенными на двух канатах: внутренних заимствованиях и иностранных кредитах. Оба они с трудом выдерживали испытание на прочность. Внутренний долг вырос до угрожающих размеров. Внешние кредиты, заимствуемые у международных финансовых институтов, также приблизились к рациональному лимиту.
Уменьшение инфляции — предмет гордости вдохновителей радикал-либеральной политики — обернулось беспрецедентным ростом взаимных неплатежей. При этом самым главным неплательщиком стало государство. Частные инвестиции из-за рубежа оказались в своем большинстве «портфельными», иными словами, спекулятивными. Обладая повышенной подвижностью, они придали финансовой системе России крайнюю нестабильность. Было зафиксировано значительное бегство отечественного капитала за границу. Массовый характер стали приобретать неплатежи в бюджет и внебюджетные фонды, повальный отказ платить налоги, бегство в теневую сферу экономики.
В полном объеме кризисная ситуация проявилась летом 1998 г. Доля расходов на обслуживание государственных финансовых обязательств перевалила за треть бюджетных ассигнований. Несмотря на интенсивные финансовые вливания международных кредиторов, в первую очередь Международного валютного фонда, в августе грянул гром. Была официально признана неспособность правительства обслуживать огромный внутренний долг, заморожена часть внешних финансовых обязательств и существенно девальвирован рубль.
Финансовая система оказалась подорванной. Были ограничены, а в ряде случаев прекращены, банковские платежи. Началось массовое изъятие вкладов. Возникли перебои с поставкой импортной продукции. Ускорилось падение объема внутреннего валового продукта и промышленного производства. Отражением глубины кризиса стала беспрецедентная для России министерская чехарда: на протяжении менее двух лет практически сменились три кабинета министров. Сложившаяся ситуация приобрела признаки системного кризиса. Попытки преодолеть его показали, что этого можно добиться, лишь изменив модель экономического развития.
Курс реформ, который должен был засвидетельствовать преимущество демократических форм правления, оказался скомпрометированным. Тем самым компрометации в глазах значительной части населения подверглась и сама идея демократического общественного устройства.
Провал экономической политики власти крайне негативно сказался на условиях существования подавляющего большинства граждан.1 1 Расчеты Центра экономической конъюнктуры при Правительстве РФ рисуют следующую динамику реальных ( т.е. скорректированных на индекс потребительских цен) доходов в расчете на душу населения: (1991г. = 100): 1992г. — 43%, 1993г — 52%, 1994г — 53%, 1995г. — 45%, 1996г- 47%, 1997г. — 42% .
Если судить по показателю реальных среднедушевых доходов, в преддверии 1998 г. уровень жизни населения России снизился более чем в два раза. Если же принять во внимание опережающий рост цен, увеличение стоимости транспортных и жилищно-коммунальных услуг, сокращение общественных фондов потребления, а также социальной помощи, то снижение можно оценить как троекратное. После августа 1998 г. реальные среднедушевые доходы сократились еще наполовину. Сейчас средняя зарплата в России — одна из самых низких в мире. Характерная особенность российской действительности последних лет — систематическая невыплата заработной платы.
Резко к худшему изменилась структура потребления. В среднем на душу населения в год потребление мяса и мясопродуктов уменьшилось с 70 до 47 кг. ( при норме 75 кг.), молока и молочных продуктов — с 378 до 232 кг. ( при норме 360 кг.), рыбы — с 27,4 до 9.4 кг., яиц — с 264 до 207 шт. По уровню питания Россия за 5 лет( с 1992 по 1997 гг.) сместилась с 7-го на 42-ое место в мире.
Снижение жизненного уровня сопровождалось резкой социальной поляризацией. О степени дифференциации населения по уровню доходов можно судить по децильному коэффициенту, выражающему соотношение доходов 10% наиболее обеспеченных и 10% наименее обеспеченных граждан. Предельно допустимое значение этого показателя, по оценке экспертов Совета безопасности РФ, 8: 1. В 1991г. этот коэффициент составлял 4:1, в 1993г. — 11:2, в 1995г. — 13:5, в 1998 г. 1:20. При этом есть основания считать, что данные Госкомстата РФ занижены, поскольку состоятельные граждане избегают сообщать статистическим органам информацию об истинных размерах своих доходов.
Усилилось напряжение и на рынках труда. Численность безработных, рассчитанная по методологии МОТ, составляла в 1992г. 3,6 млн. (4,8% экономически активного населения), в 1997г. — 6,4 млн. ( 8,9 %). После обвала в августе-сентябре 1998 г. безработица, по предварительным подсчетам, выросла примерно в два раза. Происходит также удлинение продолжительности срока, в течение которого люди не могут найти себе новые рабочие места.
В столь тяжелых условиях для многих семей пенсии и социальные пособия становятся единственным видом получаемых ими доходов. Между тем затраты на социальные цели в России столь малы, что уже перешагнули предельно допустимый низший уровень. Отсюда беспрецедентные масштабы бедности. В 1996 г. к категории бедных относились 32,0 млн. ( 21,6%) граждан. По состоянию на конец 1997г. 7-10 млн. человек имели доходы на уровне прожиточного минимума, а 31,1 млн. человек ( 21,0% населения) считались «бедными». Обострение кризиса в августе 1998 г., существенно увеличило это число. В октябре 1998 г. бедными, по данным Госкомстата, числились уже 42 млн. человек ( 28,6% населения). При этом многие специалисты считают, что порог бедности, рассчитанный Госкомстатом, занижен и определяет, по-существу, не границу бедности, а «уровень крайней нищеты». Расчеты экспертов из Всеросийского центра уровня жизни показывают, что к категории бедных следует относить 58% российских граждан .
Обобщающим показателем благополучия страны и состояния здоровья нации является ожидаемая продолжительность жизни. Ее уровень в России начал падать с середины 60-х гг. В 1991г. она составляла 69 лет для населения в целом ( 64 года у мужчин и 74 года у женщин), в 1996г. снизилась до 66 лет ( 60 лет у мужчин и 72 года у женщин). В настоящее время среднестатистический российский мужчина доживает лишь до 57 лет. Демографы отмечают, что такое стремительное снижение продолжительности жизни беспрецедентно для мирного времени. По этому показателю Россия опустилась до уровня слаборазвитых стран Азии и Африки и в настоящее время занимает 135-ое место в мире.
Резкое ухудшение условий существования основных групп населения сопровождалось заметной моральной деградацией российского общества. Форсированная приватизация государственной собственности, которая приобрела криминальный характер, не могла не сказаться на нравственных устоях общества. Криминализация, обозначившаяся в последние годы советской власти, приобрела масштабы общенационального бедствия. Этой болезнью заражены все слои социума — от правящей элиты до социальных низов. Преступность вышла за пределы, обеспечивающие самосохранение системы. Организованные преступные объединения, укрепив свои позиции в экономике, стали предъявлять притязания на политическую власть.
Трудно удивлять тому, что в этих условиях все сколько нибудь связанное с властью и ее институтами стало восприниматься общественным сознанием крайне негативно.
Отчуждение населения от власти как шанс для авторитаризма
Поскольку в массовом сознании вина за все негативные последствия реформирования общества возлагается на политические силы, находившие в 90-е годы у власти, это в решающей степени сказывается на отношении не только к властным институтам, но и к демократическим ценностям, которые использовались для оправдания проводимого курса.
Наиболее очевидное проявление сдвига в общественном сознании — прогрессирующий отказ нынешнему режиму в кредите доверия. Первые признаки этого сдвига были зафиксированы еще в 1992 г. С различной степенью интенсивности он продолжался последующие годы. В 1995 г. уже все социологические барометры дружно отмечали высокий уровень общественного раздражения.
В российской политологической литературе отчуждение населения от власти интерпретировалось по-разному, иногда с полярных позиций — в зависимости от ценностных ориентаций авторов. Согласно трактовке, распространенной среди либералов, высокая доля граждан, отвернувшихся от радикал-либеральной модели экономических преобразований и негативно оценивающих сложившуюся ситуацию, объясняется политической незрелостью населения, воспринимающего перемены через призму иждивенческих и патерналистских стереотипов советского времени.
Система аргументов в защиту этой точки зрения выглядит следующим образом. Устойчивые перемены в социально-политическом сознании, принятие новых норм и институтов требуют смены поколений. Первичной единицей масштаба изменений в сознании являются не годы, а десятилетия. Это в особой степени относится к России. В течение семи десятилетий (время активной жизни трех поколений) массовое сознание формировалось в условиях господства государственного социализма. Сложившиеся представления о властных институтах, об их функциях прочно укоренились в сознании людей. Поэтому освоение новых гражданско-политических институтов идет медленнее и труднее, чем в некоторых других посткоммунистических странах. Для того, чтобы новые представления стали уделом большинства населения, потребуется не меньше 20-30 лет1 2
Соответственно формулируются и прогностические оценки: «В свете представления о генерационных масштабах периода политической институционализации реальные темпы этого процесса в нашей стране не дают оснований для чрезмерного пессимизма. Спору нет, большинство общества еще не ощущает современную жизнь как правильную, нормальную, справедливую. Однако столь же важно, что от 1/4 до 1/3 взрослого населения уже принимает новые порядки, новые институты, новые ценности, предпочитают их прежним. Для преобразований, соизмеряемых с жизнью поколений, такая доля их приверженцев всего лишь через пять-десять лет после начала движения к ним выглядит скорее обнадеживающим фактом».1 3
Логика рассуждений, приведенных выше, исходит из аксиомы, согласно которой перемены в стране — и соответственно в общественном сознании — представляют собой прямое движение от плохого к хорошему. В действительности российская реформация происходила по иному. Социально-экономические перемены осуществлялись в 90-х годах таким образом, что провоцировали отторжение массовым сознанием демократических ценностей. Соответственно, эволюция массового сознания происходила не в сторону их укоренения, а в сторону авторитарного выбора.
Другая интерпретация динамки отношений населения и власти исходила из неизбежности близкого социального взрыва и, отражая точку зрения левых кругов, имела апокалиптический привкус. Она строилась на аксиоме об автоматической связи между уровнем доверия населения к власти и крайними формами политического поведения: наличие доверия гарантирует общественную стабильность, отсутствие — порождает социальный взрыв. Между тем здесь не существует автоматизма. Массовое политическое поведение, испытывая влияние разнообразных, в том числе амортизационных факторов, обладает высокой инерционностью.
Политический капитал, полученный изначально ельцинским режимом, был достаточно велик, чтобы выдержать первые испытания, вызванные ошибочным курсом и методами его осуществления. Пагубные последствия социально-политической дифференциации и стремительного обнищания большинства населения смягчались сохранением свобод, достигнутых в годы перестройки. Надежды на лучшее будущее поддерживались товарным наполнением рынка, создававшим иллюзию близкого процветания. Способствовали им и такие факторы, как снятие ограничений на индивидуальную коммерческую деятельность, расширение возможностей зарубежных поездок, и т.п.
Политической стабилизации содействовало и то, что радикал-либеральные реформы сопровождались интенсивной вертикальной мобильностью. Конечно, культивируемая властью стихия «дикого рынка» вынесла на поверхность грязную пену авантюрности и криминала. Тем не менее многие молодые, энергичные и деятельные граждане получили возможность занять важные позиции в различных областях общественной жизни, прежде всего в экономике, и закрепиться на них. Тем самым наиболее динамичная часть населения, которая обычно играет роль бродила общественных потрясений, оказалась привязанной к сложившемуся порядку.
Весьма существенное амортизирующее воздействие на губительные последствия радикал-либерального курса оказывало и частичное сохранение социальной инфраструктуры, доставшейся новой власти от советских времен.
Все эти факторы глушили тяготы реальной жизни, сдерживали рост массового недовольства. Мониторинг общественных настроений, проведенный в 1996-98 гг. рядом исследовательских центров, в том числе Институтом социологии РАН, ясно свидетельствовал о «синдроме устойчивого равновесия», который продолжал характеризовать массовое сознание россиян . 1 4
Приведенные факты и соображения доказывают несостоятельность упрощенных представлений, будто падение кредита политического доверия неизбежно влечет за собой неконвенциональные политические акции: массовые беспорядки, мятежи, восстания. Политические последствия потери доверия к власти неоднозначны. Само по себе она еще не рождает массовой политической активности.
Чаще всего такая потеря первоначально стимулирует персональное отчуждение от политики. Затем глухо нарастает все более очевидное социальное раздражение. Оно сопровождается состоянием уныния, углубляющимся ощущением близящейся катастрофы. При этом нередко происходит замещение объекта недовольства. Тогда социальное раздражение выливается в повышенную агрессивность, направленную не столько против властных структур, сколько против той или иной социальной либо этнической группы. Может возникнуть и феномен массового отстраненно-враждебного отношения к властным структурам, при котором большинство населения игнорирует решения власти, с нескрываемым злорадством следит за ее конвульсиями.
Для того, чтобы многообразные оттенки общественного недовольства кристаллизовались в более или менее осознанные формы группового и массового поведения, необходимо несколько условий. Наиболее существенные среди них — высокий уровень общей социальной напряженности и отчетливая личностная идентификация людей со своей социальной общностью.
В середине 90-х гг. социальное недовольство еще не достигло критического уровня. Показательны в этом смысле данные почти трехлетних исследований Института социологии РАН, фиксировавшие вплоть до 1994 г. резко ослабленное чувство личностных идентификаций с большими социальными общностями. Социальное недовольство и напряженность длительное время сохраняли локальный характер. Этому способствовало и то, что материальные лишения и задавленность житейскими заботами порождали усталость, отвлекали духовные и физические силы людей на адаптацию к нелегкой экономической ситуации.
Отсутствие острой реакции общества на усиливающиеся тяготы, вызванные проводимой экономической и социальной политикой, сыграло с правящими кругами злую шутку. Оно укрепило в них убеждение, что население готово и дальше безропотно терпеть монетаристские эксперименты. Широкое распространение получил тезис об исторически обусловленной терпеливости русского народа. Режим игнорировал явные признаки качественного поворота в общественном сознании и соответственно в политическом поведении массовых групп населения.
С августа 1998 г. стало очевидным, что политический кредит ельцинскому режиму практически исчерпан. Об этом однозначно свидетельствовали результаты опросов населения, проводимых наиболее серьезными социологическими центрами.
По данным ВЦИОМ, если в сентябре 1997 г. экономическую ситуацию в России оценивали как плохую или очень плохую 66,9% опрошенных, то в сентябре 1998 г. их доля возросла до 91%..1 5 Похожие данные ( 90%) дал опрос, проведенный Российским независимым институтом социальных и национальных проблем (РНИСиНП).
Динамика доли россиян, доверяющих президенту Российской Федерации, олицетворяющему политическую власть в стране, характеризовалась следующими показателями: декабрь 1997 г. — 19,4%, июнь 1998 г. — 12,0%, октябрь 1998 г. — 3,2 %. 1 6 . Увеличилась доля населения, выступающего за досрочное отстранение президента от власти. По состоянию на 1998 г. она составила, согласно материалам Бюро прикладных социологических исследований, 56% 1 7 , а по данным фонда «Общественное мнение» — 66% ( опрос от 29.08.98.).1 8
О том, что в общественном сознании происходят не только количественные, но и качественные изменения, свидетельствует рост негативного отношения населения к режиму в целом. По данным ВЦИОМ, созданные им властные структуры охарактеризовали как далекие от народа» 41% опрошенных (соответствующую оценку советской власти дали 8%), как «криминальные и коррумпированные» — 63% (показатель для советской власти — 13%), «непоследовательные» — 32% (8%), «слабые, беспомощные» — 30% (8%), «авторитетные, уважаемые» — 2% (21%), «близкие к народу» — 2% (36%).1 9
Аналогичные настроения выявил опрос, проведенный летом 1998 г. РНИСиНП. При сопоставлении характеристик, присущих СССР и нынешней России, были получены следующие данные. Экономическое положение в нынешней России охарактеризовали как тяжелое 77,2% респондентов, а в СССР времен Брежнева — только 4,0%. Неуверенность в будущем, как состояние общественного сознания, назвали применительно к нынешней России 88,0%, а применительно к СССР — 2,4%. Близким оказалось соотношение и по другим показателям: бездуховность — 77,4 и 9,3%, социальная несправедливость — 75,1 и 7,0% , коррупция и взяточнество — 77,7 и 23,2%, преступность и бандитизм — 93,5 и 2,8% . И напротив. Социальную защищенность высоко оценили в нынешней России и СССР — 7,5 и 78,0%, жизнерадостность — 9,3 и 71,1%, доверие между людьми 7,4 и 65,1% , успехи в образовании — 9,4 и 65,1%.2 0
После августа-сентября 1998 г. к активно неприемлющим режим присоединились многие из тех, кто еще в мае определял свое настроение, как «нормальное, ровное» (35,6%), оценивал материальное положение семьи как «среднее» (39,3%), считал, что «жить трудно, но можно терпеть» (41,6%) .2 1
В ходе опроса, проведенного в конце октября 1998 г. РНИСиНП, доля тех, кто считает себя выигравшим от реформ составила всего 5,8%, не выигравшим и не проигравшим — 18,8%. 63,6% сочли, что однозначно проиграли. Доля тех, кто считает возможными крайние формы социального протеста, согласно данным на конец 1998 г., превысила 70%. 2 2
В январском номере журнала «Foreign Affairs» за 1999 г. американский профессор Стивен Дэвид справедливо предупреждал: «Со времени гражданской войны 1918-20 годов Россия не была так близка к кровавому конфликту, как сегодня. За ожиданиями, вызванными крахом коммунизма, последовало глубокое разочарование. Неспособность Москвы сколько-нибудь связно управлять поднимает волну гражданского волнения. Как показывают глубокая девальвация рубля и текущий политический кризис, условия в России даже хуже, чем опасалось большинство аналитиков. Если условия станут хуже, то даже стоический русский народ скоро потеряет терпение». 2 3
Растущий интерес к авторитарным формам правления
Обвальное падение политического доверия, которым располагала власть, первоначально воспринимавшаяся обществом как демократическая, не могли не привести к глубоким сдвигам в структуре ценностных ориентаций населения. Было бы неверным отождествлять разочарование значительной части населения в режиме с решительным поворотом общества от демократии к авторитаризму. Тем не менее потеря веры в моральные основы демократии, в эффективность демократических институтов стимулировала интерес к возможностям авторитарных форм правления.
По мере возрастания временной дистанции негативный опыт авторитарных режимов прошлого стал покрываться психологической патиной. Напротив, пороки нынешнего режима стимулировали ностальгические чувства. В результате тяга к авторитарным формам правления получила распространение не только среди правящей элиты, но и стала феноменом общественного сознания.
Оценивая его масштабы, важно избегать преувеличений. Ни одно общество не свободно от совокупности лиц, которые по своему менталитету и ценностным ориентациям принадлежат к авторитарному типу. Он характеризуется неприятием индивидуальной свободы как самоценности, стремлением подчинять и готовностью подчиняться, склонностью воспринимать информацию не самостоятельно, а в соответствии со сложившимися стереотипами, нетерпимостью ко всему выходящему за рамки привычного, способностью легко вписываться в окружающую общность, растворяться в ней, обретая в этом высший смысл существования и т.д. Лица с таким типом сознания обычно занимают маргинальное положение в обществе и не оказывают заметного влияния на политическую жизнь.
Россия не представляет собой исключения. Конечно, особенности ее непростого исторического пути сказались на народной ментальности: доля авторитарно ориентированной части населения здесь несколько выше, чем в западных странах, но не настолько, чтобы это имело определяющее значение.
Сошлемся на данные исследования социально-политического самочувствия россиян, проведенного в 1992 и 1993 годах Институтом социологии РАН. Согласно таблице, отражающей результаты кластерного анализа за 1992 г., распределение респондентов по их отношению к формам правления выглядело следующим образом ( в %):
Учитывая, что речь идет о стране, не имевшей устойчивых демократических традиций, приведенные показатели выглядят обнадеживающе. Около трети респондентов выразили приверженность демократии. Основная масса заняла промежуточную позицию, что дает основание считать ее потенциальным резервуаром поддержки демократических институтов.
Можно предположить, что к авторитарному социопсихологическому типу скорее всего относятся лица, заявившие о себе, как о сторонниках жесткого авторитаризма. Среди сочувствующих авторитаризму многие, вероятно, не столько убежденные «авторитаристы», сколько люди, недовольные неэффективностью, некомпетентностью и несостоятельностью нынешней власти. По экспертным оценкам, опирающимся на данные опроса, удельный вес тех, кого без оговорок можно было бы отнести к авторитарному социопсихологическому типу, составлял к этому времени примерно 5-8% российского населения.
После 1992 года уровень авторитарных установок в российском обществе стал заметно возрастать. Опросы, проведенные в июне 1993 и октябре 1994 годов Всесоюзным центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ), дали следующие результаты:
В ноябре 1994 года ВЦИОМ предложил респондентам выразить свое отношение к одному из трех утверждений: 1. Для России демократия не годится. 2. Россия еще не созрела для демократии. 3. В России формируется демократия. Полученные результаты выглядели следующим образом. На первые два вопроса утвердительно ответили 43% опрошенных, на третий — 16%; 41% воздержались от ответа.24
Аналогичные результаты получил в это же время Международный институт маркетинговых исследований. Если по результатам face to face интервью, проведенных в июле 1991 года, 51% опрошенных считали, что демократия в любом случае лучше, чем диктатура, то в последующих опросах эта цифра неуклонно снижалась и достигла в июле 1994 года 35%. Напротив, если в июле 1991 года только 20% опрошенных соглашались с утверждением, что при определенных условиях диктатура может быть лучше, чем демократия, то в июле 1994 года их доля поднялась до 30%.
О подобных же настроениях свидетельствовало и распределение ответов на вопрос о предпочтительной политической системе ( см. табл. 3 ).
Спустя два года, в феврале 1996 года в рамках проекта «Регионы России», финансируемого российско-канадским Траст-фондом (Университет Калгари — Горбачев-Фонд), был проведен аналогичный зондаж. На вопрос «Нужен ли сейчас России властный руководитель?», ответили «Да» — 53,3%, «Скорее да, чем нет» — 24,6%, «Скорее нет, чем да» — 7,2%, «Нет» — 4,1%, затруднились ответить — 8,0%. 25,3% всех респондентов выразили полное или условное согласие с утверждением, будто демократия для России неприменима. 2 5
Выразительную динамику демонстрирует и приводимая ниже таблица, составленная по материалам опросов, проводимых ВЦИОМ. 2 6
При всем разбросе данных, полученных различными исследовательскими центрами, просматривается не вызывающая сомнений тенденция. За время между концом 80-х — началом 90-х гг. и второй половиной 90-х гг. авторитарные настроения среди российского населения заметно возросли. И произошло это, очевидно, не за счет увеличения доли лиц авторитарного социопсихологического типа (что невозможно за столь краткий период), а прежде всего под влиянием тяжких последствий той кризисной ситуации в стране, о которой говорилось выше.
О том, что степень отчуждения от демократических ценностей, а следовательно и склонность поддержать авторитарные силы, обусловлены прежде всего условиями существования людей, свидетельствует территориальная неравномерность структуры политических предпочтений. Различна склонность к поддержке авторитарных тенденций и в разных слоях населения. Она наиболее высока среди инженерно-технического персонала и квалифицированных рабочих военно-промышленного комплекса, управленческого персонала низшего и среднего звена, части творческой интеллигенции, сотрудников правоохранительных органов и офицеров вооруженных сил, безработных, то есть среди тех групп населения, которые сильнее всего пострадали от социально-экономических потрясений.
Очевидно, между авторитаризмом, обусловленным врожденными, психологическими характеристиками, и вызванным внешними обстоятельствами, налицо глубокие различия. Если для первого авторитарная ситуация — естественная среда существования, то для второго — проблема наиболее эффективного выхода из трудной, критической ситуации. По сути мы имеем дело с разными (или, по меньшей мере, во многом несовпадающими) системами ценностей.
О содержании авторитаризма первого типа ( авторитаризм «а») уже говорилось выше. Системе ценностей, свойственной авторитаризму второго типа (авторитаризм «б»), характерны следующие ключевые понятия:
Во-первых, стремление к безопасности, понимаемой как готовность и способность власти справиться с захлестнувшей Россию криминальной волной, обеспечить гражданам защиту от своеволия чиновничества, неформальных вооруженных формирований, положить конец межнациональным конфликтам.
Во-вторых, ориентация на законность, трактуемую как стабильный порядок, при котором обеспечены преемственность и нерушимость юридических актов, гарантированы права собственности, поставлены пределы коррупции, поразившей управленческие структуры.
В-третьих, ставка на державность, отражающая чувство оскорбленного национального (государственного) достоинства и предполагающая проведение политического курса, способного положить конец попыткам дальнейшего дробления Российской Федерации, попранию интересов России на международной арене.
В-четвертых, традиционализм, ориентированный на социокультурные особенности России, исторически сложившийся в ней образ жизни.
Нетрудно убедиться в том, что увязка этих ценностей с авторитаризмом, как формой организации общественной жизни, весьма поверхностна и конъюнктурна. Вполне возможна демократическая власть, которая отвечала бы этим политическим ценностям, реализовала бы их позитивное содержание. Мировой политический опыт неоднократно доказывал это. Но если власть, называющая себя демократической, оказывается неспособной обеспечить гражданам нормальные условия существования, отстоять общенациональные интересы и ценности, навести в стране должный порядок на базе, пусть консервативно окрашенных, но вполне нормальных, естественных потребностей, то стремление к эффективному управлению общественными процессами обретает авторитарную ориентацию. Все больше людей уповает на «твердую руку», готовую и способную решить накопившиеся проблемы. В сознании части населения укореняется представление, будто демократия несовместима с сильной властью и поэтому гарантом правового государства может стать лишь авторитарный режим.
Пропущенный сквозь призму подобного восприятия, представленный выше набор ценностных понятий уже не корреспондирует с рядом основополагающих принципов демократии: политическим и идейным плюрализмом, представительной системой правления, ответственностью парламентариев перед избирателями, исполнительной власти — перед парламентом и т.п.
Констатируя это, не следует игнорировать два важных обстоятельства.
Во-первых, в российском обществе действуют мощные факторы, противостоящие авторитаризму. Среди них наиболее значимы следующие:
— Еще не стершийся в памяти миллионов людей негативный опыт функционирования жесткой этатистско-патерналистской системы и ее губительные следствия.
— Нежелание наиболее интеллектуальной и политически активной части граждан жертвовать достигнутыми демократическими завоеваниями.
— Начавшийся процесс становления самостоятельных субъектов социально-экономической жизни, обладающих значительным антиавторитарным потенциалом.
— Гетерогенность правящей элиты, препятствующая ее сплочению вокруг одной личности с достаточно цельной объединяющей программой действий.
— Неравномерность и неоднозначность экономического, социального и политического развития регионов России, препятствующие формированию монолитной системы авторитарных институтов.
— Отсутствие на политической арене влиятельной политической силы, располагающей национально признанным лидером и готовой на роль каркаса авторитарного режима.
В результате поддержка идей демократии в российском обществе остается еще довольно высокой. Это уже очевидно следует из таблиц, приведенных выше. Дополнительно сошлемся на показатели опроса, проведенного в декабре 1998 г. Институтом социологии РАН в рамках исследовательского проекта «Россия в формирующейся глобальной системе» (Горбачев-фонд и корпорация Карнеги — Нью-Иорк). Отвечая на вопрос: » Какой тип политического устройства вы бы хотели видеть в России?», 56,7% респондентов избрали «демократическое управление, опирающееся на свободные выборы». За » диктатуру, устанавливающую жесткую дисциплину во всех сферах жизни», высказались лишь 26,5% , а 16,7 % — затруднились в ответом. Развитие демократии и инициативы граждан назвали в качестве важного и очень важного направления развития российского общества 60,9 % респондентов.2 7
Сходные данные были получены в ходе уже использованного выше заключительного опроса в рамках исследовательского проекта «Регионы России». Респондентам в четырех субъектах Федерации задан вопрос: » Если говорить о самой идее демократии, то поддерживаете ли вы внедрение демократии в России?». Распределение ответов воспроизведено ниже.
Во-вторых, вербальная склонность к авторитаризму (нередко имеющая преимущественно эмоциональный характер) далеко не всегда определяет реальный выбор индивидом конкретных форм организации общества и его институтов. Особенно часто это наблюдается у сторонников авторитаризма группы «б». Словесная приверженность авторитаризму сочетается у них с позитивным отношением к демократическим выборам высших органов власти, политическим правам граждан, к свободе слова и т.д. Во многих случаях негативная оценка демократии по сути дела отражает лишь неудовлетворенность функционированием демократии в России, ее конкретным уровнем.
Варианты авторитарного режима
В российской политической публицистике обычно упоминаются три возможных варианта авторитарного режима.
Первый — смягченный (квазидемократический): сохраняются основные экономические и политические свободы, но сужается круг демократических прав, ограничивающих свободу действия власти. Скажем, временно отменяются выборы в представительные органы, сводится на нет парламентский контроль за правительством, по существу устраняется разделение властей.
Второй — более суровый, с доминированием в политической сфере традиционных авторитарных методов (роспуск парламента, подавление оппозиции, запрет деятельности политических партий, ограничение свободы слова, других политических свобод). В то же время допускается и поощряется широкая либерализация хозяйственной деятельности.
Третий — жесткий авторитаризм, смыкающийся с тоталитаризмом и при определенных условиях переходящий в него. Для его установления недостаточно одних экономических трудностей. Но если они соединятся с обострением всех социальных проблем (в том числе национальной и внешнеполитической), то правящие круги могут прибегнуть к тотальному государственному регламентированию и контролю всех сфер общественной жизни.
Теоретически членение авторитарных режимов по критерию жесткости вполне оправдано. Оно помогает более четко представить себе возможные авторитарные модели и степень таящихся в них опасностей. Вместе с тем предлагаемая типология чересчур обща и не позволяет достаточно полно выявить российскую специфику. Поэтому, применительно к ситуации в России, эта типология должна быть дополнена и конкретизирована на оснгове анализа реального облика авторитарных угроз.
Одна из таких угроз — постепенное вползание в авторитарные властные отношения, в своего рода «авторитарную ситуацию». Она представляет собой такое состояние общества, при котором правящие группировки, сохраняя фасад конституционной легитимности, фактически узурпируют властные функции. Значительную часть пути в этом направлении Россия прошла после политического переворота осенью 1993 года. Он завершился принятием новой Конституции РФ, предусматривавшей непомерную концентрацию власти в руках президента и резко ограничивавшей полномочия представительной и судебной властей.
Само вползание в «авторитарную ситуацию» происходило скрытно, за кулисами официального политического процесса, по большей части незаметно для общественности. В нормах и процедурах, по видимости, ничего не менялось. На деле же происходила блокировка демократических каналов осуществления власти и контроля за нею, прикрываемая имитационными маневрами. Центр тяжести властных функций все больше перемещался в сферу взаимоотношений узкой группы лиц.
«Авторитарная ситуация» в зачаточной форме содержит многие негативные черты, свойственные «развитому» авторитаризму. Информационные импульсы, поступающие снизу, не дают центру реальной информации, что лишает его способности адекватно оценивать быстро меняющуюся обстановку. Принимаемые в этих условиях управленческие решения либо не соответствуют потребностям общества, либо оказываются попросту неисполнимыми. Волюнтаристская кадровая селекция имеет результатом выдвижение на ведущие посты в государстве случайных людей и кадровую чехарду.
Все это в значительной мере деформирует процесс становления российской демократии. Вместе с тем — и в этом особенность нынешнего российского авторитаризма — мобилизационная способность режима не только не увеличивается, но даже снижается до самого низкого уровня.
Наиболее серьезная угроза, исходящая от «авторитарной ситуации», заключается в том, что в обществе происходит привыкание к устойчивому использованию властью принудительных силовых и административных акций, а, следовательно, к состоянию фактического политического произвола и бесправия. Сложившиеся в этих условиях порядки могут оказаться промежуточной станцией на пути к жесткому авторитарному. Институционные рамки и социально-психологические предпосылки, благоприятствующие этому, налицо. Воспользоваться ими могут самые различные силы.
Масштабы и параметры возможного авторитарного отката будут зависеть от многих обстоятельств, в частности, от состояния экономики, квалификации и энергии политической элиты, поддерживающей авторитаризм, от ее способности наладить связи с массовыми слоями общества.
Возможный вариант авторитарного «отката» легитимный приход к власти — на основе избирательного процесса — политических сил, откровенно поддерживающих авторитарные формы правления. Политическая практика таких сил, вне зависимости от того, какими лозунгами ( правыми или левыми ) она обрамляется, будет неизбежно направлена на подрыв демократии. «Авторитарная ситуация» и острое кризисное состояние общества будут использованы для постепенного демонтажа существующих демократических институтов. Скорее всего, его первыми жертвами станут средства массовой информации, структуры гражданского общества, избирательная система, представительные органы власти.
Нельзя исключать установления в России авторитарных порядков в результате военного переворота, поддержанного силовыми ведомствами и частью общественности. Режим, утвердившийся в результате такого переворота, по всей видимости, будет наиболее жестким, а политические акции — радикальными. Скорее всего он приобретет державно-националистический характер.
Сейчас в России активно обсуждаются пути и методы противостояния авторитарной угрозе. Первостепенное внимание при этом уделяется возможности активизации общественных сил, способных противодействовать инфильтрации авторитарных ценностей, идей и поведенческих стереотипов, а также более энергичного использования административных и юридических средств для защиты демократических процедур и институтов. Вместе с тем, при всей важности этой стороны дела, наиболее существенное значение в нынешних условиях имеет способность политической системы и ее институтов найти ключи к решению наиболее острых экономических и социальных проблем, продемонстрировав тем самым потенциальные возможности демократической формы правления.
Эффективно противостоять негативным тенденциям развития российского общества в состоянии лишь сильная демократия. Ее важнейший показатель — способность властных структур эффективно решать встающие перед обществом проблемы, оставаясь по своей сути демократическими (свободно избираемыми, представительными, подконтрольными обществу).
Демократическая мысль постоянно наталкивается на противоречие: с одной стороны, демократия предполагает свободу индивида, с другой же, общее благо всех граждан требует ее ограничения. Иначе демократия быстро превратиться в тиранию сильных над слабыми. Поэтому сильная демократия должна четко определять собственные границы. Иными словами, она возможна лишь в строго очерченных правовых рамках, разграничивающих свободу и вседозволенность.
Еще одно условие сильной демократии — ее способность защищать себя от всевозможных посягательств на ее основы. Некоторые слабости демократических форм правления —соблюдение всех процедур, мешающее оперативным решениям, согласование всех позиций, вынуждающее к половинчатости и компромиссам, длительные дискуссии, затягивающие время — снижают их результативность в противоборстве с противниками. В системе сильной демократии эти слабости должны быть компенсированы компетентностью и действенностью ее исполнительных органов.
В конечном счете, поскольку демократизм политической системы определяется участием в ее функционировании основных масс населения, вопрос о сильной демократии выступает как проблема вовлеченности в политический процесс граждан и институтов гражданского общества.
Проведенное исследование позволяет сформулировать следующие выводы:
Угроза авторитаризма в России велика. К нему склоняются и влиятельные круги правящей элиты, и заметно растущая часть общества. Тем не менее окончательный поворот к авторитаризму не предопределен фатально. Негативным тенденциям может быть противопоставлена воля тех, кто не приемлет деспотизма и автократии, в каком бы обличье они не выступали.
Усиление авторитарных тенденций в России порождено не столько исторически обусловленными причинами, сколько сложившейся ныне реальной ситуацией: глубоким экономическим, социальным, политическим и идейным кризисом. Поскольку вина за него лежит на политических силах, провозгласивших себя демократами, скомпрометированными в глазах общественности оказались не только они, но и совокупность демократических ценностей.
Следует различать тех, для кого поддержка авторитарных форм правления обусловлена эгоистическими устремлениями, врожденными психологическими характеристиками или особенностями процесса социализации, и теми, кто вербально проявляет готовность поддержать такие формы правления, протестуя против нетерпимых условий существования. Если для первых авторитарная ситуация — естественная и желанная среда обитания, то для вторых — форма поиска наиболее эффективного выхода из критического положения. По сути мы имеем дело с разными (или, по меньшей мере, во многом несовпадающими) системами ценностей. Данное обстоятельство создает дополнительные возможности эффективного противостояния авторитаризму, его изоляции от потенциальной массовой базы.
Налицо ряд действенных факторов, противодействующих утверждению в России авторитарных порядков. Вместе с тем реальная перспектива дальнейшего обстрения системного кризиса не позволяет исключать ни одного из вариантов. Среди наиболее возможных — преобразование нынешней «авторитарной ситуации» в жесткий авторитарно-тоталитарный режим. Институционные рамки и социально-психологические предпосылки, благоприятствующие этому, налицо. Воспользоваться ими могут самые различные силы. Установленный ими порядок приобретет, скорее всего, державно-националистический облик.
Противостоять такому ходу событий в состоянии лишь сильная демократия, способная вывести страну из кризиса, обеспечить безопасность и благополучие граждан. Предпосылки для такой демократии налицо. Вопрос в том — в какой степени они будут использованы обществом.
Галкин А.А.
( Итоговый доклад поисследовательскому проекту по авторитаризму)
